Книга Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Чёрные змеи — холодные, склизкие — ползут меж рёбер, сжимают грудную клетку, в кровь раздирают сердце шершавой чешуёй, заставляют до боли стискивать зубы под привычной улыбкой. 

С этой же небрежной улыбкой Константин ушлёт капитана по чрезвычайно важным «неотложным делам» на другую часть острова. Противоположную той, в которую собралась направиться Анна. Что ни говори — облечённость властью имеет и весомые плюсы.

Пусто. Снова пусто и плохо без неё. Он даже чувствует себя хуже: то и дело мутит как с похмелья, хотя он давно уже не пил. Ни к чему. Не перед кем ломать комедию. Теперь он сам — тот человек, перед которым устраивают лицедейства.

А потом… Потом Анна возвращается. Возвращается встревоженной, обескураженной.

— Мы уже были на этом острове, Константин, — рассказывает она. — Торговое Содружество уже пыталось прибрать его к рукам два века назад. Это закончилось катастрофой, войной с островитянами и срочным отплытием. Князья заплатили навтам за молчание, чтобы никто не узнал об их провале и позорном бегстве.

— Отец ничего не говорил об этом, — вместе с тошнотой по нутру прокатывается горечь, оседает на языке, хрустит на зубах привкусом гари. — Я понимаю, почему это сохранили в тайне от всех, но… от меня? Видимо, он не счёл меня достойным даже этого знания.

— Это ещё не всё. Экспедиции продолжались на кораблях навтов. И я… Моей матерью была островитянка, вывезенная на материк. Это… — она касается тёмно-зелёных росчерков на своей щеке, — знак того, что я связана с землёй Тир-Фради. Нам лгали с самого детства.

— Так значит, ты не… — это вырывается у него прежде, чем он успевает подумать.

— Не твоя кузина? — в медовом янтаре её глаз плещется растерянность, почти смятение. — Да. Теперь я вообще не понимаю, кто я на самом деле. Не понимаю… Меня столько лет обучали, тренировали, чтобы… что? Вновь вернуть сюда? В качестве шпионки? Зачем, Константин? Зачем они со мной так поступили?

Константин смотрит вглубь себя, смотрит и не может понять: почему же он не чувствует себя счастливым? Почему не чувствует хотя бы облегчения?..

Чёрное пламя плещется внутри, лижет позвоночник жгучими языками, наполняет горло едким дымом, не давая дышать. Ненависть. К отцу, к Содружеству, к предшественникам, ко всему насквозь гнилому «высшему свету», который просто игрался их жизнями как фигурами на шахматной доске, затевая очередную интригу. Столько лет, столько проклятых лет все вокруг знали, об этом. Столько лет он растратил впустую. Столько ненавистных лет… А теперь он даже не может почувствовать радости от того, что эта преграда между ним и Анной рухнула. Точнее — никогда и не существовала на самом деле. Ненависть. Её так много, что Константин не сразу понимает, что потерянный взгляд Анны направлен на него, только на него. Что отчаянно ищет в нём поддержки. Что она ждёт от него хоть какого-нибудь ответа.

Вот только что он может сказать ей? Что она хочет услышать? «Это ничего не меняет»? Но это меняет всё. Правду? «Мне совсем не жаль»? Или сказать: «Ты всё равно навсегда останешься моей дорогой кузиной»? Это будет правдой лишь через слово. Ты. Навсегда. Моей.

Нет. Сейчас совсем неподходящий момент для правды. По крайней мере — для всей. 

— У меня нет никого ближе тебя. Лишь это имеет значение. И этого ничто не изменит.

Правда. Больная, калечащая, жгущая изнутри десятками раскалённых прутьев осознания. Правда перед самим собой: вовсе не мнимое родство было для него препятствием все эти годы. Лишь страх. Выжигающий, сводящий с ума страх быть отвергнутым. Так, как он многие годы назад уже был отвергнут другой важной женщиной: собственной матерью, не пожелавшей дать ему хоть каплю любви.

Он сможет всё исправить. Он успеет всё наверстать. Только послать к демонам всех этих лживых вельмож, увивающихся в его дворце, только отправить туда же все альянсы, всех святош, стражников, островитян и местных богов в придачу — только остаться с ней наедине. Хоть ненадолго. Ему нужен всего один день. Один день против всех предшествующих лет. Ему нужен хоть час. Но у него нет и этого. 

Если боги и существовали на самом деле — будь то Озарённый или какая-то непроизносимая чепуха, в которую верили местные, — то эти боги были самыми извращённо жестокими, гнусными и омерзительными тварями на свете. Вот только куда им до людей?.. 

Калейдоскоп стремительных мыслей ещё не успевает совершить в голове Константина полный круг, когда из-за двери просовывает свой длинный клюв уродливая маска доктора. Того самого доктора, что всё утро резал и колол Константину пальцы и вены, выкачав в свои мензурки и пузырьки едва ли не половину его крови. Крови, которую сейчас он несёт в запечатанной склянке, на вытянутой руке, будто неразорвавшуюся гранату. Чёрной крови.

Малихор. Одно лишь слово — как выстрел из мушкета, как приговор, как удар набата над могилой. Его могилой.

— Я… умираю? — он сам почти не слышит своего слабого шёпота.

Он не видит, как Анна успевает оказаться рядом, почти не чувствует, как обхватывает его лицо ладонями. Её губы движутся, но он по-прежнему не слышит ни звука. Кажется, она повышает голос, уже почти кричит, вплотную приблизив лицо к его собственному.

— Константин! Ты слышишь меня? Я найду лекарство, найду способ! Ты слышишь?!

— Ты обещала то же и своей матери. Ты не успеешь. Я умру. Как она.

Анна сжимается, будто от удара под дых, кусает губы чуть не до крови, больно стискивает его руки в своих. Больно. В нём слишком много этой боли, чтобы он смог принять в себя хоть каплю чьей-то ещё. Чтобы смог заметить, что своими словами делает ещё больнее.

— Я найду, — упрямо повторяет она.

Константин не верит. Уже ни во что не верит. Этот проклятый остров отнял у него Анну. А теперь отнимет и жизнь.

На фоне этого всё блекнет, выглядит бессмысленным. И когда в приёмном зале неожиданно появляется мрачный Курт, хмуро и рублено что-то втолковывая, до Константина не сразу доходит смысл его слов. А когда уж доходит, он с трудом сдерживает себя, чтобы нервно не расхохотаться. Воистину беда не приходит одна: их собственная Монетная Стража предала их. Генерал давно готовил переворот, давно вынашивал план захватить власть на Тир-Фради. Его проверенные люди были приближены и к наместнику Хикмета, и к предстоятельнице Корнелии в Сан-Матеусе. И к ним с Анной тоже. И лишь это, видимо, их и спасло: Курт — их мастер над оружием, которого они знали с самого детства, их наставник, их старший друг, — остался верен им.

Константин почти машинально отдаёт нужные приказы, вместе с Анной и Куртом помогает приближённым добраться до безопасного укрытия в одном из подвалов дворца. Но готов взвыть от отчаянья, когда Анна с жаром принимается убеждать его тоже остаться там вместе с остальными.

— Прошу тебя, Константин! — тихо говорит она, отведя его в сторону и крепко стиснув его руки. — Ты ведь болен.

— О, в самом деле? Я уже почти позабыл об этом! — даже самому противно от того, какой натянутой выходит его улыбка. — В любом случае, умирать прямо сейчас я уж точно не собирался.