Книга Умоляй, ведьма. Часть 2 - Сильвия Лайм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смерть Дрейгону из рода Ранвидаль! – четко произнес тот, не отрываясь глядя через Магическое око в глаза своему брату.
И магия начала работать, устремив смертоносный кровавый поток в сторону колдуна, который осмелился бросить вызов королю.
Дрейгон должен был умереть в тот день.
Он не мог оторвать ответного взгляда от брата, зная, что ему вот-вот придет конец. Черную эпитафию невозможно остановить или заблокировать. Тем более тогда, когда она наложена дюжиной волшебников. Дюжиной человек, отдавших свои жизни…
Да, вот этого Дрейгон предусмотреть не мог.
Так они и смотрели друг на друга. Два брата – Дрейгон и Джоксар. Старший, по глупости лишивший себя большей части души, и младший, который слишком хотел править.
«Ты сам во всем виноват», – прошептали губы короля, словно этим он пытался обелить себя за братоубийство. Перед самим собой.
Дрейгон не ответил.
Все то время, когда черная эпитафия звучала в воздухе, он искал выход из сложившейся ситуации. Он не хотел умирать. И пускай из его жизни исчезла большая часть красок, смерть не стала казаться ему более привлекательной.
– Жизнь – это высшее благо, не так ли? – спросил он тогда у Джоксара, уловив в последний момент, как тот удивленно приподнял бровь.
Во взгляде короля читалось: «И что же еще ты можешь сделать, черный колдун, чтобы сохранить свое высшее благо?»
Действительно. Что еще он мог сделать? Ведь слова смертоносного желания уже прозвучали:
«Смерть Дрейгону из рода Ранвидаль…»
Антрацитовый принц улыбнулся, а затем в самую последнюю секунду перед тем, как кровавый поток магии накрыл его, ударил ладонью по той самой каменной горгулье на перилах балкона и произнес:
А когда убрал ладонь, на его коже осталась кровавая полоса, оставшаяся от пореза об острые бока статуи. В тот же миг каменная горгулья очнулась.
А багряный поток убийственной магии остановился в сантиметре от удара.
– Принимаю твою клятву, безымянный ворон, – низко и рокочуще проговорила статуя, поднимая коготь и в ответ прочерчивая на своей каменной ладони разрез, из которого тут же хлынул огонь. – Ты станешь человеком вновь, когда вернешь мне Искру Огня.
А затем пламенно-желтые глаза каменного существа снова погасли, превратив ее обратно в часть диковинного украшения замка.
Дрейгон повернулся последний раз к Всевидящему оку и улыбнулся брату, который смотрел на него широко раскрытыми глазами, полными бешенства.
Он видел, что кровавый поток остановился на крошечном расстоянии от удара. А теперь и вовсе начал развеиваться.
– Но ка-а-ак?! – закричал король, вцепившись в волосы и вытягивая их в стороны. – Какого дохлого дракона ты еще жив?!
Он даже оглянулся на собственных колдунов, чьи тела сейчас лежали разбросанными вокруг него в нелепых, неестественных позах. Как будто сомневался, что они действительно мертвы.
Но уж тут вариантов быть не могло: алые разводы на белоснежной одежде говорили сами за себя. Как и крупные лужи крови, от которых уже было некуда деться.
Но Джоксар словно не замечал, как его ноги хлюпают в липкой жиже, продолжая топать и кричать:
– Почему, раздери тебя дракон Рока, ты еще жив?!
А Дрейгон вдруг поднял руки, на глазах начинающие чернеть и вытягиваться. Опустил голову, взметнув водопад черных как ночь волос, превращающихся в перья. А когда вновь взглянул на своего брата изумрудно-зелеными глазами ворона, хрипло каркнул так, что его голос разнесся на всю округу, сотрясая стены Антрацитового замка:
– Я больше не Дрейгон из рода Ранвидаль. Я – ворон. – Взмахнул огромными мощными крыльями и взмыл в небо.
И в тот же миг магия черной эпитафии окончательно развеялась.
Двенадцать колдунов погибли напрасно.
Антрацитовый принц остался жив.
* * *
Дрейгон закрыл глаза, на миг утопая в воспоминаниях прошлого, а затем негромко проговорил, продолжая прерванный разговор с горгульей Рока:
– Ты всегда улавливала отголоски моих мыслей, Хьельгвирана, но не сегодня.
Тяжелые каменные веки статуи снова с хрустом открылись, желтые глаза слабо полыхнули.
– Вот как? – переспросила она. – Что же терзает тебя сегодня, Антрацитовый принц?
Дрейгон молчал. Смотрел перед собой в черноту лунной ночи и не знал, что ответить.
Беспокоило ли его что-то?
Если бы он ответил «да», это означало бы, что он чувствует.
А это было слишком сильно сказано. Под ребрами оставалось холодно.
Но Дрейгон не мог не признать и того, что с появлением Мартеллы в его жизни что-то изменилось. И теперь он ощущал себя странно. Каждый раз, когда он находился в обществе этой вздорной недоведьмы, которую проще было бы придушить, чем научить колдовать, ему… становилось интересно.
Интересно жить.
А это было уже из ряда вон для человека, лишенного сердца, души и даже имени.
Поэтому он продолжал молчать и смотреть вдаль.
– А… понимаю, – вдруг проговорила горгулья, хрустя камнями где-то у себя в горле. И тоже взглянула вдаль. Но ненадолго, потому что почти сразу она повернула голову в сторону покоев Мартеллы Довилье.
Дрейгон вздрогнул и даже слегка нахмурился.
Он хотел бы знать, что именно там поняла Хьельгвирана. Настолько хотел знать, что его это начало нервировать.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он наконец после продолжительного молчания, в течение которого проклятая горгулья отказывалась заканчивать свою мысль. – Что я влюбился? Ты сама отобрала у меня возможность любить, заменив ее Искрой Огня. Я больше этого не умею.
Он ждал какого угодно ответа, но не того, что горгулья затрясется и из ее клыкастого рта донесется скрипучий смех.
– Я не лишала тебя возможности любить, – ответила она, взглянув на него жгучими горящими глазами. – Я лишь превратила огонь твоего сердца в Искру дракона Рока. Причем я сделала это бескорыстно, только из любви к тебе.
Дрейгон недобро усмехнулся, повернувшись к демону огня.
– Бескорыстно? Ты надеялась, что я влюблюсь и сгорю изнутри, а моя душа достанется тебе. Таково условие договора.
– Что поделаешь, если у тебя была такая красивая душа, – улыбнулась Хьельгвирана, и из-под каменных губ мелькнули черные клыки. Однако уже через мгновение улыбка исчезла с ее морды, и она продолжила: – Жаль только, что ты заключил новый договор, Антрацитовый принц. И выбрал для этого Лашкарахеста. Старый паук омерзителен даже для нас. А ты отдал ему все то хорошее, что у тебя было. Теперь ты уже не тот, что прежде. Таким ты нравишься мне гораздо меньше.
