Книга Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре после этого я начал замечать в нашей семье большие перемены. Когда родители были вместе, то вели себя как-то по-другому, а видеться стали реже. Думаю, все стало плохо, как только мы переехали в квартиру на Дохени-драйв и бизнес мамы стал по-настоящему процветать. Кстати, мы жили по адресу Норт-Дохени, 710 – сейчас там пусто, а в декабре продаются рождественские елки. Стоит упомянуть, что с нами соседствовал настоящий Элвис, как он сам себя назвал – Черный Элвис, – и его выступление можно заказать на вечеринку в Лас-Вегасе, если кому-то нужно.
С годами я стал осознавать некоторые очевидные проблемы, которые разъедали тогда отношения родителей. Отцу никогда не нравилось, что у мамы очень близкие отношения с матерью. Когда теща помогала семье материально, страдала его гордость, и ему претило ее вмешательство в дела семьи. Его пьянство делу не помогало: отец любил выпить – и много. Пить ему было противопоказано: он никогда не проявлял жестокости, потому что слишком умен и сложен, чтобы выражать себя через грубое насилие, но от алкоголя характер у него портился. Когда он напивался, то отвешивал неуместные замечания всем, кто находился рядом. Стоит ли говорить, что так он сжег немало мостов.
Мне было всего восемь, но я уже тогда должен был понять, что все плохо. Родители всегда относились друг к другу с уважением, а за несколько месяцев до разрыва стали совсем друг друга избегать. Мамы почти каждый вечер не было дома, а папа сидел на кухне, угрюмый и такой одинокий, пил красное вино и слушал фортепианные композиции Эрика Сати. Если мама была дома, мы с папой надолго уходили гулять.
Он всюду ходил пешком, и в Англии, и в Лос-Анджелесе. В Лос-Анджелесе еще до Чарльза Мэнсона – то есть до того, как клан Мэнсонов убил Шэрон Тейт и ее друзей, – мы везде ездили автостопом. До того Лос-Анджелес был невинен; эти убийства положили конец утопическим идеалам эпохи хиппи шестидесятых.
Мои детские воспоминания о Тони напоминают кадры из кино: целый день я гулял с ним, глядя на него снизу вверх. В конце одной из таких прогулок мы с ним пошли в закусочную «Фэтбургер», и там он сказал мне, что они с мамой расстаются. Я был убит горем. Семьи – единственного, что я считал в своей жизни стабильным, – больше нет. Я не задавал вопросов, просто молча смотрел на свой гамбургер. Вечером мама усадила меня рядом с собой, чтобы объяснить ситуацию, и указала на практические преимущества: мне предстояло жить на два дома. На мгновение я задумался об этом, и это даже имело смысл, но почему-то звучало как ложь. Я кивал, пока она говорила, но уже перестал слушать.
Расставание прошло довольно по-дружески, но все равно неловко, потому что развелись они только спустя несколько лет. Они часто жили в нескольких минутах ходьбы друг от друга и общались в одном и том же кругу друзей. Когда родители расстались, моему младшему брату было всего два года, поэтому по очевидным причинам они согласились, что он должен остаться с мамой, а мне дали возможность выбора, и я решил тоже жить с ней. Ола поддерживала нас, как могла, и постоянно ездила по делам, куда бы они ее ни привели. Нам с братом пришлось постоянно перемещаться между маминым и бабушкиным домом, потому что нас не с кем было оставить. У родителей дома всегда было шумно, интересно, необычно, – но такой дом представлял некую стабильность. Как только они разорвали отношения, постоянные перемещения с места на место стали для меня нормой.
Расставание тяжело ударило по отцу, и какое-то время мы с ним вообще не виделись. Нам всем было нелегко. В конце концов, когда я увидел маму в компании другого мужчины, реальность обрушилась на меня со всей силой. Этим мужчиной был Дэвид Боуи.
В 1975 году моя мать начала работать с Дэвидом Боуи, когда он записывал альбом Station to Station; она занималась его костюмами еще со времен альбома Young Americans. Когда он подписал контракт на главную роль в фильме «Человек, который упал на Землю», маму наняли создавать для этого фильма костюмы, а съемки проходили в Нью-Мексико. На съемках у них с Боуи закрутился роман, правда, не очень бурный. Думая об этом сейчас, я понимаю, что это, может, вовсе не так уж и важно, но тогда это было все равно, что наблюдать, как у тебя на заднем дворе приземляется инопланетянин.
После развода родителей мы с мамой и братом переехали в дом на Рэнджли-драйв. Дом был очень классный: стены гостиной были небесно-голубыми, и по ним плыли облака. Там стояло пианино, а мамина коллекция пластинок занимала целую стену. Было очень уютно. Боуи часто к нам заходил со своей женой Энджи и сыном Зоуи. Семидесятые годы – это нечто: казалось совершенно естественным, что Боуи приводит жену и сына домой к своей любовнице, чтобы всем вместе потусоваться. В то время мама занималась трансцендентальной медитацией, как и Дэвид. Они пели перед святилищем у нее в спальне.
Дэвида я принял сразу, потому что он был умным, веселым и невероятно творческим. Благодаря тому, что я общался с ним за кулисами, я стал лучше понимать его творчество на сцене. Мы с мамой ходили к нему на концерт на лос-анджелесский «Форум» в 1975 году, и в тот момент, когда он вышел на сцену в образе, шоу полностью меня захватило, как и много раз после этого. Весь его концерт отражал саму суть исполнительского искусства. Знакомые мне черты человека, с которым я был лично знаком, на сцене возводились в крайность. Он обратился к корням: быть рок-звездой – значит сочетать в себе того, кто ты есть, и того, кем ты хочешь быть.
Вот так живешь и не ждешь, что почва может вдруг уйти у тебя из-под ног. События, меняющие жизнь, обычно не объявляют о себе заранее. Инстинкт и интуиция иногда помогают и предупреждают о чем-то, но вряд ли они подготовят к ощущению полного отсутствия опоры, когда весь твой мир переворачивается вверх дном. Гнев, смятение, печаль и разочарование образуют внутри тебя огромный снежный ком. На то, чтоб осела эмоциональная пыль, уходят годы, а ты тем временем стараешься хоть что-то рассмотреть в сплошном тумане бури.
Мои родители расстались довольно спокойно. Не было ни криков, ни некрасивых поступков, ни адвокатов, ни судов. И все же на то, чтобы научиться жить с этой болью, у меня ушли годы. Какая-то часть меня осталась в прошлом, и мне пришлось заново строить себя на своих условиях. Я тогда многому научился, но эти уроки все равно не помогли мне, когда распалась вторая моя семья. Guns N’ Roses начали трещать по швам, и я видел знаки предстоящего разрыва. Несмотря на то что ушел я сам, меня захватила та же буря чувств, что и в детстве, и было так же трудно снова найти свой путь.
Когда разошлись родители, я внезапно сильно изменился. В душе я по-прежнему был хорошим, но внешне превратился в проблемного ребенка. Выражение эмоций всегда давалось мне непросто, а то, что я тогда переживал, невозможно было выразить словами, поэтому я последовал естественным наклонностям – стал вызывающе себя вести и нарушать дисциплину в школе.
Хотя родители обещали, что ничего не изменится и у меня теперь просто будет два дома, – так, конечно же, не получилось. В первый год после разрыва я почти не виделся с отцом, а, когда виделся, встречи проходили напряженно и как-то странно. Как я уже говорил, развод стал для него серьезным ударом, и мне было непросто наблюдать, как он учится жить по-новому; какое-то время у него вообще не получалось работать. Он жил очень скромно и общался в основном со своими друзьями-художниками. Когда я приходил, отец брал меня с собой к друзьям, и они пили много красного вина, обсуждали искусство и литературу, и разговор обычно приходил к Пикассо, любимому художнику отца. Мы с папой тоже отправлялись на поиски приключений – в библиотеку или в художественный музей, где вместе садились и рисовали.
