Книга Пепел - Федор Березин

Проснулся он внезапно. Хотя веки не желали приподниматься, он все же глянул на часы. Он четко помнил время, когда присел: прошло двадцать пять минут. Можно было позволить себе поспать еще, тем более что при этом тратилось меньше кислорода, однако что-то не на шутку взволновало организм. Пилот некоторое время соображал, лениво шевеля извилинами, и вдруг понял. Ему сразу стало не до сна. Он вскочил. Сквозь привычный шелест окружающего воздуха он явственно слышал равномерный лязг, и источник этого нового шума перемещался. Хадас двинулся вперед, огибая скалу. Он сразу это увидел и невольно зажмурился. Не очень далеко, однако в полумраке Ън не мог точно определить расстояние, да и привычки не было: по склону двигался механизм. Впереди у механизма ослепительно сияли три фары, одна на самом верху. Хадас некоторое время стоял на виду, когда внезапно сообразил, что это вражеская машина. Помощь могла прийти только по воздуху. За эти три дня, земного летосчисления, теперь казавшиеся равными жизни, он освоился с мыслью, что планета мертва. Теперь он убедился в своей ошибке. Пилот развернулся, чтобы спрятаться или бежать, но здравый смысл остановил порыв. Надежды на спасение не было, он был ничем не связан. Но у него были вопросы, и, возможно, сейчас к нему приближались ответы на них. В эти дни он стал несколько фаталистом. Может, сейчас он сделал выбор в сторону еще более мучительной смерти вместо светившей ему в ближайшем будущем, а может, это было продолжение жизни. Он неуверенно шагнул в сторону движения неизвестной машины, и этот шаг решил проблему и наградил его смелостью.

Когда высокий пластиковый корпус навис над ним, слепя фарами, он стоял не шевелясь, подняв руки вверх. Хадас плохо видел против света, но те внутри, наверное, хорошо различали на его левой груди эмблему бомбардировочного звена «Фенрир». Они могли проехать по нему, не останавливаясь, но он знал, что они не сделают этого. Он никогда не видел своих врагов, и он хотел получить ответ на первый вопрос: люди ли это?

Сбоку откинулась в сторону створка.

Вокруг него были голые стены — лучшее средство для развития клаустрофобии, одна плотно пригнанная дверь, поролоновый матрац на полу, какие-то синтетические тряпки, заменяющие постельные принадлежности и два вделанных в стену плафона освещения. Вот, пожалуй, и все: явно не густо. Он не попадал на собственную базовую гауптвахту, но, по слухам, даже в отделении для рядового состава там было повеселее. Зато стены здесь явно отличались гигантской прочностью, он не мог знать их толщину, однако чувствовал ее. Это была пещера, то есть часть большой, выдолбленной естественными процессами в планете полости, но, кто знает, может, это и полностью рукотворное сооружение — иногда трудно отличить одно от другого. Помещение после его заселения явно использовалось по прямому назначению. Значит, тюрьма у них в порядке вещей, и почти наверняка он здесь не единственный узник. Наличие места на содержание заключенных само по себе являлось информацией. Можно было сделать вывод, что местное общество не блистало гармонией межчеловеческих отношений. Интересно было бы знать размеры тутошних исправительных заведений и количество невольников в процентном содержании к свободному населению, дабы таковое присутствует. Однако этого было явно мало для выводов о непригодности этого мира к существованию на свете вообще, то есть к моральному оправданию превращения его в мишень для «колотушки». И все-таки было любопытно: на какой глубине от поверхности находилась его маленькая тюрьма? Какой, черт возьми, коэффициент поглощения гамма-излучения у скальной породы? Он этого не помнил. Да ведь и сами камни имеют повышенный фон по сравнению с воздухом, хотя наверняка нельзя сравнивать верхнюю, двадцать лет отравляемую атмосферу с обычным воздухом Земли — далекой и совсем вроде не причастной к местной трагедии планете. Было бы интересно знать, какого размера эти искусственные или искусно расширенные пещеры и сколько в них проживает народу, родятся ли здесь дети и увеличивается ли по этому поводу жилплощадь или только плотность населения. Странное существо человек: если ему уж не совсем плохо, в том плане, что его не пытают в данный момент газовой горелкой и не подгоняют кнутом, или даже подгоняют, но бьют не очень часто, он умудряется в эти свободные минуты задумываться о вещах, не имеющих к нему ровным счетом никакого отношения. Казалось бы, сейчас он находится в плену у людей, испытывающих к нему наверняка не самые приятные чувства по поводу выполняемой им работы, а туда же… Надо бы размышлять о способах выбраться отсюда, методах связи с родимой базой и подобным, обычно происходящим в фильмах, событиях или, будучи реалистом, искать способы более иди менее безболезненного самоубийства, дабы не стать жертвой пыток и не выдать родные военные секреты, — а о чем думает он? Все эти мысли — отход от сиюминутной скуки и надвигающейся загадочной, но страшной развязки.

Хадас встал и прошелся по своей комнатке, затем сразу лег. Можно было продолжать наслаждаться отдыхом — бессмысленным лежанием на матрасике. Ложе казалось не слишком мягким, но сие наверняка от увеличенной силы притяжения. Однако Хадас лежал на нем с удовольствием. Вымотал его этот пеший переход до жути. Теперь, когда кончалось действие стимулирующих и подавляющих боль таблеток, он начал ощущать последствия своего геройства: это же надо, после столь долгого нахождения в семикратно уменьшенной силе тяжести проделать такой марш-бросок. Конечно, сказались и частые перегрузки при полетах и на тренажерах, но ведь там он просто сидел в кресле, изредка вертя головой и руками. К действиям пехотным порядком он никак не готовился. Теперь зуд в ногах и тягучая тупая предболь в мышцах начали давать о себе знать. Еще через сутки его можно будет не пытать — просто заставить немного побегать в этом давящем на позвоночник одном «g».

Похоже, жизнь его стремительно и неминуемо двигалась к развязке. Он начал жалеть о том, что его не прикончила катапульта или пепловая пустыня, однако сокрушался ли он об этом серьезно или в душе, в самом дальнем ее закутке, все еще теплилась надежда? Он облизнул губы и осмотрелся вокруг, насколько позволяла обстановка. Ситуация была патовая: он сидел на жестком табурете, приделанном к полу; его руки и ноги были, в свою очередь, пристегнуты к сиденью, и деться от надвигающегося страшного будущего ему было некуда. Сидел он уже долго, а его неугомонное воображение выдавало ему картинки невидимых и неслышимых визуально палачей, занятых разогревом щипцов, игл, топориков и всяких иных средств, развязывающих язык. Там, на далекой базе, которая не торопилась к нему на помощь, их слабо инструктировали по поводу попадания в плен. Это была скользкая тема, и желательно было ее не касаться ни теоретически, ни тем паче практически. Когда-то давно, когда войны велись на матушке-Земле, существовали какие-то правила содержания военнопленных. Войны тогда велись не только тотально, а ради кое-каких мелкокалиберных целей, и потому военнопленных захватившая их сторона могла использовать в переговорах как лишний козырь, или просто для обмена мах на мах, однако в этом затянувшемся конфликте пленных покуда не брали, и вряд ли люди, его захватившие, будут предлагать базе какие-то условия, этим они выдадут не только свое местонахождение, но и просто свое существование на этом свете. Какие из сего производились выкладки? Его можно использовать просто как предмет для отмщения, так сказать, произвести на свет маленький ад для отдельного человека в ответ на большой катаклизм, так затянувшийся наверху. Иррациональная цель, порожденная такой же иррациональной причиной. Их даже не просвещали, что можно, а что нельзя выдавать. При современных методах воздействия на психику и тело все инструктажи упирались в элементарный человеческий предел. Существуют психические блокировки, основанные на гипнозе и свойствах памяти: под действием внешних факторов вспоминать или забывать информацию, однако человек тем и ценен, в отличие от машины, что его действия носят более широкодиапазонный характер принятия решений. Человек же, находящийся под воздействием неизвестной ему подсознательной, навязанной извне программы, подобен компьютеру, и потому его деятельность очень сильно предсказуема, что плохо воздействует на поведение в нестандартной ситуации. Однако сейчас Хадас Кьюм был в полной растерянности и обстоятельства являлись безысходными. Он был бы не прочь поступления изнутри мозга заранее введенной кем-то программы действий, а может, и включения плана самоликвидации. Мысль о самоубийстве возникла у него не впервые, но сегодня он остро прочувствовал ее вкус. Он всегда считал самоуничтожение наиболее легким выходом из критических ситуаций, а потому трусливым путем, тем более что летная служба вела к смерти именно в случае ничегонеделания — иногда достаточно было просто на полсекунды дольше среагировать в повороте газовых рулей.