Книга Щит побережья. Блуждающий огонь - Елизавета Дворецкая

Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией*, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых пальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.

– Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв сын Гудмода, – сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. – Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!

Она шагнула вперед, и Брендольв пожалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.

– Почему бы тебе не поднести рог и мне? – крикнул с высокого почетного сиденья Вильмунд конунг. – Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!

Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сиденьи, что краска схлынула с его лица, и рябинки на его щеках стали заметнее.

– Это мой конь! – повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. – Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! – упрямо требовал он. – И вообще… – Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. – Ты – моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!

– Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! – внешне спокойно, но четко и уверенно произнесла Ингвильда.

Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.

– Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! – ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. – Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!

Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же.

У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой. Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!

Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сиденья.

– Фьялли? – с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. – Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! – с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. – Ты и твой отец – вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!

– Я была бы рада, если бы это было так! – отчеканила Ингвильда. – Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!

– Я уже догадываюсь, что он успел! – ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга – точно грязное тряпье каждого стирается у всех на глазах. – Я кое-что тоже помню… – бормотал Вильмунд.

– Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! – вмешалась кюна Далла. – Пьяный не знает, что делает, и что говорит – тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!

Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сиденья, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.

Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.

Про Брендольва она совсем забыла.

* * *

Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, заледеневшее лицо Ингвильды; то Гаутберг с искаженным злобой лицом и шестом над головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей… Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, но на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг* с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги…[2]

Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.

– Что, слава не дает глаза сомкнуть? – пробормотал он однажды. – Сбегай в отхожее место – полегчает.

Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! А тому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.