Книга Слово - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«У тебя так и музей растащут», — подумала Анна уже без злости и вслух проронила:
— Извините меня…
— Ничего-ничего, я понимаю, — заспешил директор музея. — Как говорят: ждать и догонять хуже всего.
Вообще-то Анне следовало уважать Оловянишникова, поддакивать ему и заглядывать в рот. По крайней мере, Аронов предупреждал ее, чтобы она не прекословила директору музея. Все-таки он сам, по доброй воле, половину расходов на экспедицию брал на себя, вернее, собирался покрыть их из фондов, выделенных на приобретение экспонатов для музея. Однако едва Анна увидела Оловянишникова — человека лет за сорок, этакого бодрячка, с привычкой переспрашивать и похохатывать без причины, — вдруг ощутила недоверие и желание дерзить. Знакомил их Аронов в ответственный момент, когда обсуждали план экспедиции. Директор музея говорил много, смеялся и сыпал вопросами:
— Что-что? Как вы сказали?
— Проехали, — не сдерживалась Анна и ловила на себе укоряющий взгляд хранителя.
— Как-как? Кто проехал? — бестолково бормотал Оловянишников.
— Татары репу повезли, — язвила Анна…
Он и тогда не обижался, видно, привык, что над ним посмеиваются, смирился, а может, и сам понимал, что порой выглядит более чем наивно.
Между тем Екатерина Ивановна выключила пылесос, и в отделе наконец стало тихо. Плотно зашторенные окна излучали рассеянный красноватый свет, отчего древняя кожа книжных переплетов слегка рдела, будто угли под пеплом. День был в разгаре, но здесь, в хранилище, что утро, что вечер — всегда одинаково: ровный свет, постоянная температура, определенная влажность.
— Кстати, я понимаю своих посетителей! — вдруг воскликнул Оловянишников. — Они всё норовят руками потрогать. Нельзя, а трогают. Я вот тоже, хожу тут у вас — и, верите, тянет! — Он простодушно развел руками. — Наверное, в самом деле русский характер сказывается!
«Вы еще на зуб попробуйте», — опять хотела съязвить Анна, но не успела. Запор на двери брякнул требовательно и нетерпеливо. Екатерина Ивановна бросилась открывать. Тяжело дыша, в хранилище влетел Аронов, забыл снять плащ и ботинки, — что делал всегда и при любых обстоятельствах, требовал этого и от других, — он пробежал за барьер и рухнул в кресло. Екатерина Ивановна заперла двери, вынула из шкафа тапочки Аронова и невозмутимо последовала за ним.
— Переобуйтесь и дайте плащ.
Он не слышал, подавляя одышку. Голова дергалась, прыгали руки на подлокотниках.
— Я вызвал ему… «скорую», — наконец проговорил он.
Оловянишников насторожился и недоуменно покрутил головой. «А вот и конец первой экспедиции, — подумала Анна и усмехнулась. — Никаких материалов он не принес».
Сколько разговоров было! Всю зиму мечтали — мечтатели. Спорили, придумывали методику поисков и сбора. Смех! Деньги выколачивали, Оловянишникова — мецената и компаньона — из музея вынули! Ах, как поедем по скитам, да как наберем книг! И всем начальникам на стол — раскошеливайтесь, давайте деньги на следующую экспедицию, да не хитрым путем, а прямым назначением. Потом статьи в газеты, в журналы — это для общественного мнения, потом — утвержденный штат научных сотрудников для работы в отделе; потом — реставрационная мастерская…
А вот не дал Гудошников материалов по скитам, и от их планов ничего не осталось. Попробуй теперь докажи, что старообрядческие скиты — это не Русский Север, где за книгами по деревням с авоськой ходили, с чердаков да из подвалов доставали. Кержаки не то что книги — попить не дадут. И куда ехать, где они, эти скиты, кто там живет, с какого боку подступиться? Теперь не о книгах мечтать, а ехать по городам и весям надо, бить челом перед местным начальством и пытать его о кержаках. Через год-другой, может, что и выйдет.
— Что он хоть говорит? — спросила Анна.
— Что? — встрепенулся Аронов. — Несет околесицу, вздор, старые обиды поминает. А глаза! Вы бы видели его глаза!.. Он больной человек. Никаких бумаг, кричит, не дам!
Он вскочил, тяжело прошелся взад-вперед.
— Что-то надо делать, предпринимать!
— Переобуйтесь и снимите плащ, — повторила Екатерина Ивановна и бросила под ноги хранителя тапочки. — У вас ботинки в грязи.
Аронов поморщился, однако стащил ботинки и, оставшись в носках, снова заметался по хранилищу.
— Он опасен. Вы понимаете: он — опасен! Он может натворить все что угодно.
— Значит, экспедиция отменяется, — вздохнула Анна. — Трест лопнул.
— Какая теперь экспедиция? — отмахнулся хранитель. — Речь о другом…
— То есть, как понимать? — спросил директор музея. — В каком смысле?
— В прямом, — отрезала Анна. — Сотрудничество не состоялось. Примите соболезнования.
— У него в руках сейчас бесценное собрание, — продолжал Аронов. — Что-то нужно делать, и немедленно. В таком состоянии оставлять его опасно… Ах, Никита Евсеич…
— Простите, но на что вы надеялись раньше? — перебил его Оловянишников. — Разве только на материалы Гудошникова?
— А вы? — подхватил Аронов.
— Я — на вас, — замялся директор музея. — Вы — специалисты в этой области. Я сам пришел, дал деньги…
— Кто знал, что он болен? — Аронов покачал головой. — Я хорошо знаю Гудошникова: будь он в своем уме — материалы бы дал.
— Положение… — задумался Оловянишников. — С вашей стороны как-то все несерьезно…
— Зато с вашей все серьезно! — разозлился Аронов. — Вы думаете, если деньги дали — значит, дело сделано? Это вам не прялки по деревням покупать.
Директор музея, незаслуженно оскорбленный, сник, виновато заморгал, и Анне показалось, что он вот-вот расплачется. Аронов, видимо сообразив, что погорячился, примолк. Несколько минут в отделе была тишина, слышалось лишь, как Екатерина Ивановна негромко двигала стулья в читальном зале.
— Надо спасать книги от Никиты Евсеича, — тихо и уверенно сказал Аронов. — Сердцем чую — пропадут. Теперь это наша обязанность и беда наша. Одна на всех.
Он поглядел на Оловянишникова и Анну, перевел дух.
— Я должна ехать, в любом случае, — сказала Анна. — Я уже собралась.
Аронов смерил ее взглядом, сердито отвернулся.
— Куда ехать? На деревню к дедушке?.. Бросьте говорить ерунду. Неизвестно, будет что там или нет, а вот здесь, у нас под боком, пропадает!.. Вопросов нет, надо выручать собрание. Давайте думать — как. Через милицию, через суд, через общественность — как угодно, только спасать.
Анна знала характер Аронова: если упрется — уже не своротишь. Отдел в публичной библиотеке был государством в государстве, а его хранитель — лицом неприкосновенным.
— Так вы сказали — он болен? — подал голос директор музея. — Тогда проще: признать его недееспособным… как это делается, не знаю. А книги изъять. Все законно. Когда я работал директором Дома культуры…