Книга Нет ничего сильнее любви - Таня Винк

– Нет, это уже слишком!

Из всех соков ей попался томатный! «Томатный сок» – шептал Юра, проводя языком по ее подмышке.

Она выпила сок, сполоснула стакан, а внутри уже закипала злоба на себя, на Юру, на весь мир… Но тут же из воздуха соткались буковки и, покачиваясь на уровне глаз, сложились в два предложения: «Угомонись. А то день насмарку!» Да, все правильно – раскопки в глубинах памяти предвещают не что иное, как проклятущую меланхолию. И сожалеть слишком поздно.

И Галка угомонилась, но в голове уже роились мысли…

И зачем память так с ней играет? Словно настырный диггер спускается в заброшенную шахту ее прошлого. Да здравствует приступ меланхолии! Ведь в другие дни перед глазами то и дело маячит транспарант «Поздно бывает только на кладбище!» с ухмыляющимся черепом после восклицательного знака.

Почему бы памяти не внять голосу разума? Зачем тревожить уставшее сердце? Причем и наяву, и во сне, когда Галка еще не соображает, что к чему и где она.

Так получилось, что в самом начале игр памяти – сны тогда редко ее посещали – спала очень мало, часов пять, особенно в конце квартала, а тут годовой отчет. Она тогда бухгалтером работала – филологи в пору расцвета бизнеса на руинах самой счастливой страны в мире никому не были нужны. Так вот, тело спало, а разум продолжал создавать не бухгалтерские проводки и налоговые накладные, а ее жизнь. Создавать по-новому, по-другому, будто огромным ластиком вытирая все плохое. Галка была в шоке от всего этого, но память словно жила своей жизнью: как только Галя падала в объятия Морфея, услужливая не там, где надо, память вытаскивала из своих недр забытое, добавляла незабытое, крутила все это, вертела и преподносила счастливице в виде снов. Почему счастливице, спросите вы? Цветные сны. В них всегда были хеппи-энд и ощущения исключительно приятные. Они, должно быть, хранили Галкину душу. По крайней мере, в этих снах она ликовала…

Интересные получались сюжеты, занимательные. Бывало, уже за чашечкой не всегда мерзкого кофе, разложив все по полочкам, Галка с грустью осознавала, что таким вот образом сердце мстит ее голове за то, что та не дает ему покоя. Именно мстит, а интуиция сюда даже не заглядывала, потому как заглядывать некуда, да и незачем, все давно ушло, уплыло. Это ей тоже интуиция подсказала: мол, не напрягайся…

А вообще ее интуиция с детства ведет себя довольно разумно – на пустое не сильно распыляется. В детстве нашептывала, какой урок выучить, а на какой забить. Однажды «посоветовала» в трамвае у окна не садиться, и в это окно камнем запустили. А про самый жуткий случай, когда она, уже студентка, хотела перейти дорогу на зеленый сигнал светофора, уже ступила на зебру – и вдруг все ее тело будто панцирь сковал… ой, лучше и не вспоминать. Если бы «панциря» не было, она б уже взирала на землю с облаков, или откуда там взирают? А дело было в «рафике», он выскочил из-за угла и пронесся мимо Галки на такой скорости, что волна горячего воздуха едва не сбила ее с ног. М-да… Разное бывало, и на это разное у Галки существует одно объяснение – ее прадед по материнской линии, расстрелянный большевиками в тридцать восьмом году, был самым что ни на есть настоящим мольфаром из Космача, а в этом карпатском селе до сих пор мольфары живут.

Первое время сны нравились, и, вечером забравшись в постель, она «программировала» себя на то, что хотела бы увидеть еще и еще: знакомство с Юркой – уж очень необычное оно было… Первое свидание, уже в Харькове, – зашли в кафе, просидели до полуночи. На следующий день утром он позвонил, спросил, что она делает вечером. В ту же секунду забыла, что договаривалась с подругой пройтись по магазинам. Они встретились и поехали в парк. Поужинали. А дальше… «Объятие… Нежное, как ветер, настойчивое, неожиданное, шокирующее, как весенняя гроза…» В итоге Галка «допрограммировалась» – сколько раз она просыпалась, разбитая вдребезги этими снами! Сколько раз желание видеть их и не видеть разрывало ее сердце! И таки разорвало надвое – одна половинка упрямо приказывала снам не приходить. И что же они делали? Ухмылялись и не менее упрямо топали к другой половинке, ждущей их с нетерпением.

Хорошо, что в психушку не попала, а еще лучше, что не наступило раздвоение личности, а сработал присущий ей рационализм – из всего извлекать пользу. В общем, глубокой зимней ночью она проснулась, бросилась к столу и записала сон. Вернулась в постель и отключилась, едва голова коснулась подушки. Что она утром помнила? Что в эту ночь ей было очень хорошо, что душа млела от счастья и что она все записала. Она покосилась на стол, и по телу пробежала волна обжигающего предвкушения – сейчас она встанет и прочтет… Волна докатилась до сердца, кончиков пальцев, рта. Подушечки пальцев закололо, сердце неистово забилось, губы приоткрылись, с них готов был сорваться сладкий стон, но сорвался крик ужаса. Волна отхлынула – и Галка вскочила с дивана как ошпаренная. С полминуты она стояла неподвижно, уставившись на стол, а перед глазами плясали сначала водяные пузыри и черные «мушки», а потом всплыло жирное шестизначное число из двадцать третьего счета, а в его хвосте гуськом два слова: «дебет» и «кредит». И еще всплыла картина маслом: она склонилась над столом и в толстой амбарной книге пишет между строк, на полях, в общем, там, где есть место, а книга эта не что иное, как годовой бухгалтерский отчет, с которым она сегодня должна отправиться поездом в Киев в министерство. В горле пересохло, как в пустыне Гоби или Сахаре, Галка глотнула и вспомнила, как выводила размашистым почерком слова с одной-единственной мыслью – записать, пока память удерживает идиллические картинки и пока душа парит, захлебываясь от счастья. На негнущихся ногах она подошла к столу и обомлела – так и есть, два экземпляра отчета лежат аккуратной стопочкой сбоку, а один по центру. Она открыла его и аж присела – ни на первой, там, где печати и подписи главбуха и ректора, ни на двух следующих страницах не было живого места. Но ситуация поправимая – отчет не на камне вырезан, за час можно распечатать испорченные страницы, подписать, заново переплести и успеть на скоростной поезд, отходящий с вокзала в четверть второго. Или, если не успеет, поменять билет на вечерний.

Она вырвала испорченные листки, спрятала их в письменный стол и поехала на работу. А там тихий, раздраженно-вкрадчивый вопрос главбуха «вы сошли с ума?» в ответ на ее признание: мол, захотелось почитать, уж очень интересный отчет, и нечаянно разлила соус – что-то перевернул в душе Галки. Она молча взяла со стола чистый лист и под прицелом двух злобных глазищ, жирно подведенных черным, твердой рукой написала заявление об уходе по собственному желанию.

Со словами «вы правы, я сошла с ума» она положила заявление главбуху на стол.

– Деньги за билеты я верну, – бросила она и покинула кабинет.

Постояла в коридоре, с удивлением ощутила прилив сил и неуемно-идиотской радости и позвонила Ленке. Подружка поддержала и вопрос типа «как дальше жить собираешься?» не задала, а предложила вечером обмыть это важное событие. Событие обмыли, напившись до неприличия. В министерство поехала «сидящая» на основных средствах, а Галю уволили за несоответствие занимаемой должности, но еще две недели она отрабатывала.