Книга Ночная Земля - Уильям Хоуп Ходжсон

Наблюдая за собравшимися вокруг нее молодыми людьми, я пылал жаром свирепой и ничтожной ревности и готов был уже шагнуть вперед, схватить за руки и увлечь ее за собой в те леса, где бродили мы в прежние дни, когда мне казалось, что она готова полюбить меня. Но что толку в том? Не эти юноши владели ее сердцем. Возлюбленным Мирдат был тот невысокий придворный.

И я вновь ушел и не подходил к бреши целых три месяца, потому что не мог более переносить боль потери. Наконец эта мука сама начала толкать меня в дорогу, ибо оставаться дома стало более горькой болью. Словом, однажды вечером я оказался возле бреши, мучительно вглядываясь в поляну, лежавшую между изгородью и лесами. Это место для меня было свято, ведь именно здесь я впервые увидел Мирдат Прекрасную и влюбился в нее — в тот же самый вечер.

Долго стоял я у бреши и ждал, ждал и ждал — без всякой надежды. Вдруг кто-то мягко ткнулся в мое бедро. Это был один из ее псов, и сердце мое затрепетало: дама была совсем близко. Я ждал, внимательно прислушиваясь, и сердце мое колотилось. Наконец среди деревьев послышалась негромкая песня о разбитой любви, и пела ее Мирдат, одинокая среди своих огромных псов в темном лесу.

И я внимал ей со странной болью, ведь в голосе девы слышалось истинное горе, и сердце мое рвалось ей на помощь, но я словно примерз к земле, хотя все существо мое бушевало.

И тут я увидел среди деревьев белый силуэт. Она вскрикнула, и песня прервалась. И в этот самый миг меня осенила безрассудная надежда. Я бегом бросился к ней и в мгновение ока оказался перед Мирдат, негромко, но страстно произнося ее имя.

Я приблизился к ней. Громадный пес, решив, что мы затеяли какую-то игру, принялся прыгать возле меня. Я остановился перед леди Мирдат и протянул к ней руки, не зная, что делать дальше, — это сердце принесло меня к ней, стремясь облегчить ее боль. И вот она уже тянет ко мне навстречу руки, и падает в мои объятия с тихим рыданием. Чудесный покой охватил меня. А она шевельнулась в моих объятиях и потянулась к моим губам. Я поцеловал ее, истинно женственную, честную и любящую.

Так состоялась наша помолвка. Просто и без слов, но нам было довольно этого, хотя любовь предпочитает избыток.

После она высвободилась, и, взявшись за руки словно дети, мы пошли через лес к ее дому. А еще потом я спросил ее о придворном щеголе. Милый смех Мирдат прозвенел в ответ среди молчания леса. Она обещала все объяснить, когда мы придем в Холл. И как только мы оказались там. Дева повела меня в огромный зал и отвесила мне поклон — изящный и насмешливый. А потом представила меня некоей молодой леди, сидевшей за шитьем в притворной застенчивости и с шаловливым выражением в глазах. Буквально сгибаясь от счастливого хохота, леди Мирдат потащила два больших пистолета из стойки с оружием, чтобы я мог вступить в смертельную схватку с занятой вышивкой леди, которая все это время скрывала свое лицо и задыхалась от столь же шаловливого смеха.

Но наконец леди подняла от вышивки свое озорное лицо, и я увидел черты придворного, которого считал любовником Мирдат.

Леди Мирдат тут же объяснила мне, что мистрис Эдисон, ее ближайшая и сердечная подруга. Оделась в костюм придворного, чтобы выиграть пари у одного молодого человека, к которому питала симпатию, и тут вдруг появляюсь я и ничего толком не разглядев, сразу перехожу на грубости. Так что у леди Мирдат оказались все основания для обиды, ибо я без видимой на то причины толкнул ее подругу. Поэтому они и решили наказать меня, и каждый вечер выходили к бреши, изображая любовников, чтобы я получил новые основания для ревности. Это была хорошая месть, потому что я много перестрадал из-за своей ревности.

Но когда я встретил их во второй раз, леди Мирдат уже находилась в сожалении — весьма естественном — потому что уже знала, что любит меня. Как вы помните, она сразу отодвинулась от подруги, ощутив вдруг странное смущение и тяготение ко мне. А потом решила продлить наказание за то, что я холодно поклонился и ушел. Вот так все и разъяснилось.

Мной овладел безумный восторг, так что я обнял Мирдат, и мы неторопливо и величественно закружили по просторному залу, а мистрис Эдисон насвистывала нам мелодию, что она умела делать весьма искусно, — как и многое другое, должен сказать.

Один за одним пошли счастливые дни. Мы с Мирдат не разлучались и бродили по окрестностям, погруженные в восторг. Тысячи вещей соединяли нас радостью, ведь мы были из тех, кто чтит синеву вечности, густеющую за крылами заката, восторгается орошающей мир неслышимой капелью звездного света, чтит покой пасмурных вечеров, когда Башни Сна окутываются тайной сумерек, и любит величественную зелень ночных лугов под луною. Мы были из тех, кто слышит разговор сикомор и берез, и неторопливые речения моря, бормочущего в хорошем настроении, и тихий шелест ночных облаков. И мы оба умели видеть Плясунью Заката, разбрасывающую во весь горизонт свои величественные одеяния, умели слышать и гром, внезапно пробегающий по лику рассвета… Многое мы знали, видели и понимали вместе, осененные предельной Любовью.

И тогда случилось с нами некоторое приключение, едва не закончившееся смертью Мирдат Прекрасной. Однажды, когда мы как всегда бродили словно двое счастливых детей, я обратился к Мирдат и спросил, почему с нами только двое из ее псов. Она объяснила мне, что третий остался в конуре, потому что болен.

Но еще не успев договорить, она вскрикнула и показала, и вот я увидел третьего пса, бегущего к нам аллюром, сразу показавшимся мне странным. Тут Мирдат закричала, что пес взбесился, и действительно я заметил, что пасть его покрыта пеной. Зверь немедленно бросился на нас, не издав ни звука. Я не успел предупредить его движения. Повинуясь инстинкту своей любви, Мирдат Прекрасная схватила пса, чтобы спасти меня и крикнула остальных собак. Когда Мирдат попыталась удержать зверя, он сразу же укусил ее. Я тут же схватил его за шею и так встряхнул, что он немедленно умер. Я бросил труп на землю и занялся помощью: надо было высосать яд из раны. И я отсасывал кровь, хотя Мирдат и просила меня не делать этого. А потом взял ее на руки и побежал долгой и утомительной дорогой к Холлу, где и прижег рану горячими угольками. Потом пришел доктор, он сказал, что если ей суждено выжить, то лишь благодаря моей заботе. Но это она спасала меня, как вы помните, и я не могу не воздать ей честь.

И Мирдат весьма побледнела, но смеялась над моими страхами и уверяла, что здоровье ее скоро восстановится и раны заживут очень быстро. Однако прошло много горьких дней прежде, чем они исцелились и она сделалась прежней. И тогда великая тяжесть свалилась с моего сердца.

Когда Мирдат вновь обрела силы, мы назначили день нашей свадьбы. И как прекрасно я помню ее — в подвенечном платье, стройную и чарующую, словно сама любовь на Заре Жизни. И в прекрасных глазах ее светилась нежность, к которой подмешивалась природная шаловливость. О, как ступала она, — с изысканной грацией и озорством… и эта россыпь волос, и чарующий рот — дитя и женщина одновременно. Но словами невозможно описать красоту моей Единственной.

Так мы поженились.

А потом моя Мирдат, моя красавица, лежала на смертном одре, и не было у меня сил отогнать подступившую смерть. В соседней комнате заплакал ребенок, и писк его вновь пробудил мою Жену к жизни, руки ее порхнули и заметались по покрывалу.