Книга Страшная сказка о сером волке - Ольга Гусейнова

— Хороший ты парень. Жена твоя забот знать не будет, — вроде и на манер почтенной матроны, но и с истинной верой в душе, предрекла ему.

— Госпожа Лари, — засмущался парень, — будь вы годков на пять помоложе — женился бы на вас. Добрая вы женщина.

Он сказал, желая меня уважить, да только за живое задел.

«Не женится никто на мне, одной век свой проводить» — думала я, с благодарностью отправив молодого лесоруба домой, стоило ему меня проводить. Тяжело было на моей душе.

Присев на скамью у окна, вспомнила, как впервые увидела Гриню. В тот день тоже возвращалась с ярмарки домой, и тоже услышала окрик:

— Госпожа Лари?

Оглянувшись, заметила мальчишку, что явно спешил догнать. Одет небогато, но чисто. Рубаха линялая с братского плеча, но теплая, и заплата на плече пришита ровно.

— Чего кричишь? — По-старушечьи покряхтев, остановилась.

— Мать послала вас найти, беда у нас. Я уже и к дому вашему сбегал, но так и подумал, что на актеров заезжих вы пошли смотреть.

И тут я вспомнила, чей мальчишка будет — сын вдовы одного из местных плотников. С двумя сыновьями женщина осталась, когда муж ее с лесов высоких рухнул. Поговаривали, что на прочные бревна глава городской поскупился, согнав строителей для постройки часовни.

А как не стало хозяина, трудно семье пришлось. Старший из сыновей пошел на работы наниматься, груз ответственности за кусок хлеба на плечи свои принял. И опять беда у них?

— Что случилось у вас? — Не помнила я, чтобы вдова плотника хоть раз ко мне обращалась. С хворями они сами боролись, поначалу не на что было даже знахарку позвать.

— Брат мой старший… — отдуваясь и переводя дух, затараторил паренек (на вид лет шесть ему, но может и больше — больно худой!). — Седьмицы две назад, когда для рва городского мужиков колья заготовлять отправили, руку поранил. Думал, царапина, на Грине нашем все само заживает. А только не в этот раз… Какую ночь лежит, в себя не приходит. Матушка ему и припарки из коры древесной делала, и настойкой своей травяной поила — без толку. Вот вам кланяться велела…

Сердце защемило: душа целителя к чужой боли безразличной остаться не может.

— Дорогу к дому показывай, — едва не позабыв «про возраст», немедленно решила я помочь и молодому лесорубу, и семье их — повторной утраты кормильца им не пережить.

Жилище бывшего плотника смотрелось… надежным. Пусть и нет кованой двери, да красивых занавесей в окне, а видно, что уход за домом имеется. Основательно, без желания пустить пыль в глаза: и крыша перекрыта, и забор обновлен.

«Хозяйственный старший плотницкий сын» — подметила я походу, пока с кряхтением спешно взбиралась на крыльцо. Еще не видя больного, уже знала: все силы отдам, чтобы помочь.

Хозяйка вышла навстречу вся в слезах и с отпечатком глубокой печали на лице.

— Совсем плох… — только и сказала мне, явно с трудом сдерживая рыдания.

Мною же двигало только стремление помочь… исцелить. Прошагав за младшим в дом, сразу шагнула к широкой кровати в углу, где в полутьме тяжело дышал старший из братьев в горячечном бреду. В нос сразу ударил запах… гнилой плоти. Еще не коснувшись больного, я уже знала, что с ним.

— Что ж раньше не позвали? — скорее сама себе посетовала вслух. Дотянули!

Вдова позади только надрывно охнула, уткнувшись в передник. Я и так понимала: нечем платить мне. Да только вот одного они не знали — я бы и за корзину яблок помогла! И ту взяла бы ради молвы.

До утра в тот день просидела с горячечным, силой своей исцеляя, да «яд» убийственный из крови его вытягивая. Сама обессилела так, что хоть рядом ложись. Но пока не убедилась, что от черты роковой его не отделила — покоя себе не давала. И через день пришла, и через два — принесла настойки укрепляющие, чтобы силы молодые восстановить. В них то и видели секрет исцеления люди.

— А вот лучше яблочек мне лесных принесите, — отмахнулась тогда от попытки вручить мне серебряную полушку, знала, что пригодится она еще семье — не сразу сила в руку парня вернется. — Старость, она такая — самой-то уж не набрать.

В тот же день принес мне младший вдовий сын яблочек. Да каких! Ароматных, да сладких — как специально отбирал. И яблочками дело не закончилось, теперь всякий раз гостинцы братья мне из леса заносили. Как и сегодня. Переведя взгляд на туесок с орехами, причмокнула, предвкушая их терпкий вкус.

«Хороший ты парень, Гриня. Надежный, — надкусывая первый орех, вздохнула я, — только быть моему домику без хозяина».

— Ах, ты ж!

От безрадостных размышлений отвлек шум во дворе. Как если бы кто-то споткнулся о неровный мосток и теперь шипел, прыгая на одной ноге. Известное дело — маленькая хитрость, всего-то и стоило прежде расшатать и подсунуть под одну дощечку камень. Сама, зная, стороной ту деревяшку обходила, а кто посторонний, без уговора, во двор совался — всякий раз об нее и спотыкался, давая мне время приготовиться.

С несвойственным старости проворством я быстрехонько подскочила со скамьи, заметавшись по дому. Туесок с орехами отправился в глубокий сундук у стены, и недошитое платье — следом. А мало ли кто приметит, что по девичьей мерке оно скроено? Привычка таиться и осторожничать — свое взяла, и когда спустя всего минут пять дверь распахнулась, я чинно восседала за столом в идеально прибранной комнате, по-старушечьи причмокивая чай из блюдца.

— Госпожа Лари?

Надменный тон гостьи насторожил, а уж явное разочарование, отразившееся на лице, стоило ее взгляду скользнуть по деревянным стенам, и вовсе навело меня на подозрения. И чего она ожидала тут увидеть? Лапки лягух и пучки из сушеных летучих мышей? Или полки от пола до потолка, приворотными зельями уставленные?

Дом мой пусть и не отличался богатым убранством, да скатертями-занавесями красными, но неизменно выглядел чисто и опрятно. Еще мама к порядку приучила!

— Агась, милая.

Старательно подражая обычным старушкам, закивала я головой. Лицо девушки — румяное и широкое — казалось знакомым, а платье с расшитым подолом, да ленты яркие выдавали в ней не бедствующую горожанку. Для больной вид гостьи был слишком цветущим, да и запыхавшимся, спешившей к немощному позвать, она не выглядела. Неужели?.. Таких вот посетительниц, не от большого ума, являвшихся ко мне за всякими снадобьями «от всего», я старалась избегать.

— Ты это… госпожа Лари… говорят ты большая мастерица хвори всякие лечить, — припустилась, чуть замявшись, девица. — Того… у меня вот хворь приключилась… сердешная.

Ну, началось! Предчувствие не подвело, такие вот горожанки с болезнями своими предпочитавшие к лекарю обращаться, с сердечными же «идеями» зачастую в мою дверь стучались. Что знахарка, что ведьма — все рядом, рассуждали они.

Да только мне такой славы и даром не надо, так что и выпроваживать их я научилась. Многого мне не требовалось, и того, что за лечение небогатый люд давал — хватало. И лес кормил, помогал — оттуда я завсегда, за травами собираясь, еще и ягод, и меду, и грибов несла. Меньше всего хотелось из респектабельной старушки-знахарки по вине таких вот скудоумных превращаться в творящую ночами темные ритуалы городскую сумасшедшую. Что такое быть гонимой — мне знакомо.