Книга Черный телефон - Дарья Симонова

Она не знала, что его уже утешили.

Глава 2

Рыжие ботинки

Затухающая вечеринка легла на женские плечи. Как и всегда. Убирать со столов пластиковый одноразовый хаос, коробки из-под пиццы, а также извлеченные для особо привилегированных гостей фужеры и прочий сумбур — все это Тане было знакомо. И даже не слишком напрягало — она любила их маленький уютный буфет, который всегда был украшен приятной выставкой — картинами, фотографиями, этническими безделушками, словом, нагромождением всего того, что прекрасно своей непредсказуемой функциональностью. Кира, как водится, без умолку журчала. По залу и фойе бродили нетрезвые гости, которых ласково выпроваживал Давид. Кажется, кто-то из них был обеспокоен потерей, и Давид с церемонной вежливостью — но одновременно с насмешливой дистанцией на грани прохладцы — обещал, что вещица непременно найдется и будет возвращена своему хозяину. «Администрация коуба „Гыин“ гаантирует». — Его обаятельная легкая картавость придавала самому бытовому разговорцу светский оттенок. Его еврейские корни были очевидны — не так как другие, материнские гены, уводящие на Кавказ.

— У Ляльки опять глаза на мокром месте. Наверное, опять ее урод?

— Разумеется! — ворчливо откликнулась Кира. — Уехал и не отвечает на звонки. Пропустил ежевечернюю эсэмэску. Теперь Ляля рисует себе апокалиптические картины: погиб, при смерти, бросил, внезапно рассвирепел!

Как мы жестоко ошибаемся в чужих мотивах… Пропустил эсэмэску! Таня была уверена, что Ляля блаженствует, когда тиран ослабляет петлю. Но нет — она страдает… Ждет весточки. Жертва страсть как боится остаться без своего мучителя. Кто придумал эту адскую игру… А ведь сегодня было столько приятных мужчин. Редкий день, когда был возможен хороший улов. Нет, Таня вовсе не была сторонницей мстительных адюльтеров. Но тонизирующих искр флирта — пожалуй. Они тебя ни к чему не обязывают и рассеивают мрачные наваждения и страхи, во власти которых была теперь Ляля.

К тому же кто не знает магию переключения внимания. Появился новый объект интереса — и старый тут же шлет запоздавшую «ежевечернюю эсэмэску»!

— О, спасибо, что помогаешь!

Леночка наводила порядок за стойкой, хотя сегодня она могла бы этого и не делать. Таня давно сказала ей, что она может ехать домой, тем более жила она далеко…

— Нет, мне лучше здесь… А как ты думаешь, Ляля со своим когда-нибудь разведется?

Таня не ожидала вопроса. И он был ей неприятен, как запах тревоги. Нам обычно не нравится трагедия того героя фильма, которого мы ассоциировали с собой, ведь так… Но с Лялькой все не столь прямолинейно. Ляля с полным торжественным именем Лионелла была совсем не похожа на Таню. Как будто. Они были разные люди, но одной женской природы. Неуютно чувствовать свое родство с жертвой. Быть может, поэтому Татьяне так хотелось иногда избежать подобных разговоров. Пуля свистела слишком близко от ее собственной кармы, хоть это мало кто знал. Внешне их жизнь с Ником… нет, у них было все совсем иначе, абсолютно! Однако глубинный нерв тоже нарывал. Но, черт побери, зачем же сразу разводиться?! Почему такие крайности?

— Я много лет наблюдала такое у своих родителей, — задумчиво продолжала Леночка. — Отец орал на маму, а она потом просила прощения. Унижалась, разве что ботинки ему не лизала, как провинившаяся собака. Я с детства не могла понять, почему тот, кто творит зло, не просто остается безнаказанным — он еще и в выигрыше. Почему извиняется тот, перед кем должны извиняться? Такая семья — самое гнусное извращение.

— Девочки, кажется, я потеряла ключ от кладовки, — встряла Кира и, как ей свойственно, вместе в ключом моментально утеряла мысль. — Между прочим, Лена, эти извращения повсеместны. Кто-нибудь в семье обязательно унижен. И кстати, не всегда женщина. Возьмем хотя бы нашу Нору. Она ж своего мужа загнала в могилу. А ведь какой чудный мужик был! Безотказный, терпеливый…

— Загнать в могилу — какой интересный приговор! — саркастически усмехнулась Лена. — Ты так говоришь — «загнала»! — только потому, что он умер раньше ее?

— Только потому, что она — мегера! Я бы умерла через неделю совместной жизни с ней. Такие люди — для идеального преступления. Они отравляют одной своей энергетикой. И их в этом никак не обвинишь. Мужское свинство — оно хотя бы очевидно. Ты знаешь, чего тебе ожидать, ты можешь приспособиться. Но если тебя тайно подтачивает нечто, которое ты даже не можешь описать словами… если диагноз так и не поставлен — то ведь смерть страшна своей неотвратимостью. Ты даже не знаешь, как тебе спастись… а где наш Додик? Надо его попросить вынести мешки с мусором…

Давида явно передергивало от «Додика», и Таня решила разыскать его сама. Он прибирался в зале и на сцене, заботливо осматривая рояль и пытаясь его закрыть. Ключ, как всегда, заедал…

— Таня, смотрите, что я нашел! Кто-то забыл свои стихи.

— Тоже мне находка. Стихов у нас тут — как грязи! Только не говори, что ты тоже поэт. Этого добра мы уже накушались, нам нужны крепкие молодцы…

— А вы послушайте:

Ты плачешь от того, что потеряла любовь? Но найти ее — нет ничего проще… Она бродит рядом, по горбатым переулкам и дворам, где давно отцвел жасмин. Любовь — больная прокаженная девочка. Нет ничего проще, чем провалиться в ее пропасть, рассыпаться на атомы в мучительной вспышке, разорваться в клочья. Так не плачь же… все поправимо этой вечной весной.

Интересно, кто автор, да?

Таня смотрела на детскую радость Давида и думала: «Хотела бы я так же непосредственно реагировать на волнующее художественное слово. Я-то начинаю по-стариковски представлять образ неприкаянного пьющего поэта, не умеющего писать в рифму, с плохим запахом изо рта, которому не светят премии и лавры. Потому что время сейчас такое — бесславия и тотального обветшания талантов».

— Давид, я обещаю тебе найти автора. А ты подежуришь как-нибудь за меня, ладно? И давай уже на «ты», а то я чувствую себя королевой-матерью.

Потом они болтали и сплетничали о сегодняшней презентации и о том, будет ли продаваться этот сборник и что для этого предпринимает Штопин.

— Кстати, почему вы все его так не любите? То есть я хочу сказать, в нашем коллективе его не жалуют… — поинтересовался Давид.

— Потому что он мерзкий. Приходит, говорит всем гадости — причем ведь знает, кому что больнее. Впрочем, в последнее время он прикусил язык, но вовсе не потому, что облагородился. Может, затишье перед бурей. Или теперь кишка тонка поливать грязью клуб «Грин», теперь выгоднее с нами дружить. А раньше, когда он был всего лишь библиотекой… о, сколько дерьма он выливал на здешних сотрудников. Беззащитные библиотекарши, большей частью пенсионного возраста. Или молодняк, но без мужей — так, чтобы некому было заступиться.

— А чего он прикопался? Что ему было нужно?!