Книга Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

– У нас дорого, – ввел он на всякий случай ограничительный параметр, но и показал тем самым, что иных, более серьезных препятствий к тому, чтобы нас впустить, не видит.

– Это не вопрос, – пожал я плечами. – Без денег по кабакам не ходят.

– У нас за вход по стольнику… – уточнил привратник.

«Однако!» – мысленно солидаризировался я с Воробьяниновым и по наитию ответил:

– Да, знаю, нас предупреждали… – и сунул руку в карман.

Последние слова и хрустящие, только что со станка бумажки, решили дело. Страж, можно даже сказать – и. о. святого Петра, не стал выяснять, кто именно нас предупредил, и посторонился, пропуская в особо охраняемый рай.

– А тут, наверно, пошаливают, – сказал я Ирине, когда мы миновали тамбур. – В наше время мальчиков и в помине не было…

Аналогичный же мальчик сидел сразу за второй дверью, вытянув поперек тесного вестибюля ноги в ботинках не иначе как сорок седьмого размера, и курил что-то длинное, коричневое и с ментолом. Посмотрел на нас вялым, скучающим взглядом, зевнул и освободил проход.

Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, а главное, что мне очень понравилось, не имел гардероба. Верхнюю одежду клиенты вешали на отростки украшающих стены лосиных рогов. Это я к тому, что сдавать гардеробщику куртку с пистолетом в кармане было бы явно опрометчиво. Как и перекладывать его в другое место на людях. Входя, я об этом как-то не подумал.

Из восьми столиков заняты были только пять, мы сели за шестой, в самом углу, что вполне меня устроило. Напротив мерцал экран телевизора, и я обрадовался, надеясь из местного аналога программы «Время» узнать кое-какие подробности здешней жизни. Но напрасно. Включившись, аппарат погнал видеозапись иностранного кабаре, как бы не «Мулен Руж», с приятной музыкой и обилием полуобнаженных девушек высокого класса.

– Не сюда нужно было за информацией, а на вокзалы, – запоздало догадался я, немного обогревшись и оглядевшись. – Там и телевизоры в залах работают, и пресса свежая наверняка, да и с народом проезжим о чем хочешь можно парой слов переброситься, не вызывая подозрений…

Но это уже было в пустой след, проблема выяснения деталей здешней обстановки предстала вдруг совсем неактуальной, и захотелось поскорее вернуться в Замок, такой надежный и почти родной.

Так старым зэкам бывает неуютно и тоскливо на воле, где все непривычно и непонятно, а родная камера с ее строгими законами, четкой иерархией и гарантированной кормежкой вспоминается тихой заводью и островком стабильности…

Столь резкий слом настроения я счел нехорошим симптомом. Выходит, за минувший год даже я начал уже десоциализироваться. «Диагноз серьезный и прогноз печальный», – сказал бы на моем месте, наверное, Сашка.

Выбор блюд в меню оказался скудным до неприличия, напитков вообще только два – водка и коньячный напиток «Стругураш» – редкая, как я вскоре убедился, гадость, а цены, напротив, вгоняли в оторопь. Похоже, в случае чего с моими двумя с половиной тысячами тут и недели не продержаться. Инфляция, значит, но пока – в самом начале, раз старые деньги еще ходят. Нет, мыслимо ли – бутылка обыкновенной «Столичной» – пятьдесят рублей!

Края дешевых рюмок соприкоснулись без звона, мы пожелали друг другу удачи и с некоторой опаской приступили к забытым уже московским разносолам. Лучше они не стали, увы!

Наблюдение за жизнью изнутри, вопреки ожиданиям, дало не так уж много. В смысле информативном. А психологически, конечно, интересно. Вот, например, как определить – переход ли к реальному капитализму сейчас происходит или просто второе издание нэпа?

Пока все, что я видел, говорило за второе. Заведение явно частное, публика – недавно и лихо разбогатевшая, еще не научившаяся вести себя подобающе, да, похоже, и не слишком уверенная в будущем. Словно бы здешние посетители просто пытаются, как в плохой самодеятельности, изображать западный стиль, но прорезается неистребимый местный акцент. Подобное я видывал в закавказских республиках в те еще годы.

Но было и своеобразие. Через полчаса примерно телевизор выключили, и из-за портьеры появился капитан царской армии, но с гвардейскими погонами, флигель-адъютантскими аксельбантами и прочими несообразностями уставного характера. В руках он держал гитару явно штучной работы, со вкусом инкрустированную. Сдержанно приветствовав гостей наклоном головы, капитан вышел на середину прохода, взял несколько аккордов и запел. Репертуар полностью соответствовал антуражу. Хорошим мягким баритоном он пел исключительно «белогвардейские» песни. Часть из них я слышал раньше, но большинство были новые, точнее – незнакомые. Запомнились две. Про казаков, которые веселятся в тринадцатом году. Слова там были удачные: «Знают лишь на небе ангелы ваши, что вас, станичники, ждет…» За такую песню по нашим временам да в публичном месте лет пять бы отвесили свободно…

И еще – «Читая старую тетрадь расстрелянного генерала…» Перед ней капитан предложил гостям помянуть убитого врагами русского народа поэта и певца Игоря Талькова. Никогда не слышал этого имени, но, судя по тексту, поэт он был хороший. Да и насчет его смерти хотелось бы узнать подробнее, но ведь не спросишь же о том, что для всех очевидно, у соседей. В те самые враги, глядишь, и попадешь. Но вообще смысл и формулировка тоста подводили к мысли о чем-то близком к черносотенству. «Враг русского народа» – расплывчато, но по смыслу знакомо… Однако пришлось выпить вместе во всеми. При этом кто-то в противоположном углу заорал: «Суки! Жиды поганые!» – и зазвенело битое стекло: посуда со стола посыпалась от слишком энергичного жеста. Впрочем, продолжения сей эксцесс не имел.

– Знаешь, Ир, мне вдруг показалось, – сказал я, когда капитан сделал паузу, – что подобное могло бы получиться как раз в том мире, где мы с Алексеем геройствовали. По такой примерно схеме – демократизация, что я еще в ходе войны затевал, удалась, после победы «холодной войны» сумели избежать, не спеша реформы в нэповском духе осуществлялись, и получился в итоге некий вариант «социализма с человеческим лицом», как Дубчек планировал или как у Тито. А потом, естественно, товарищ Сталин, то есть я, – помер. Не в пятьдесят третьем, конечно, а за счет крепкого здоровья лет на тридцать позже. И вот когда он все же помер, народ вдруг сообразил: а на кой он вообще нужен, социализм как таковой? Раз в жизни все хорошее как раз за счет отступления от основной идеи и контактов с буржуазным Западом. Опять же по примеру Югославии и Польши могу судить. Ну а те, что мне на смену пришли, с такой постановкой вопроса не согласились и решили в очередной раз гайки подзавернуть, новый «Великий перелом» устроить. Как Сталин в двадцать девятом или Брежнев после Хрущева. А резьба и сорвалась! Итог – налицо.

– Не получается, – сразу, будто уже проиграла этот же вариант, возразила Ирина. – Поцарствуй ты после войны лет хотя бы десять, и страна, и Москва совсем бы по-другому выглядели. И архитектура, и автомобили, и форма у милиции. Ты сам на Белград или Прагу ссылался, там свободы и влияния капитализма совсем чуть-чуть, и то разница какая. Да и люди вокруг уж больно советские, ничего в них от «свободного мира» нет, ни единого штришка, чистое Пошехонье. При твоей власти здесь бы как минимум Западный Берлин был…