Книга Обмен заложниками - Иван Наумов

Вадим Евгеньевич замер, будто ему к затылку приставили ствол. Только сегодня утром он окончательно понял, что даст согласие выдвигаться. Только около полудня на очень закрытом совещании те, от кого зависели подобные вещи, поддержали его решение. Всего час назад сформировался костяк его предвыборного штаба. А потом он приехал сюда. Чтобы получить от пятнадцатилетнего подростка, полностью отрезанного от внешнего мира, очередной вопрос в лоб. Никогда не расслабляйся, Хохлов!

— Знаешь, Чик, появилась возможность сыграть во что-то новое.

— Вы обычно играете всерьез, — грустно сказал мальчик.

— Всерьез было вначале. Когда стоял вопрос выживания. Когда всех, с кем работал, знал в лицо и по имени. Не то, что теперь.

— С кем же вы будете играть?

— С чужими. Своих я почти всех обыграл. Да и надоело. А страна — это такая большая штука… Те, кто сегодня работают со мной, живут достойно — они трудятся и зарабатывают. Могут строить планы на завтрашний день. И, раз я справился с этим, можно попробовать следующий уровень.

Чингиз посмотрел Хохлову в глаза. Пристально, аж холодно стало.

— Я помогу, — сказал мальчик. Не констатировал, но и не спросил, что-то между. Давая понять, что у Вадима Евгеньевича всегда есть выбор. Есть — выбор?

— Спасибо, Чик, но боюсь, что эта задачка тебе пока не под силу.

Мальчик чуть заметно улыбнулся, на мгновение превратившись в Гульнару Абаевну — те же недоуменно приподнятые брови, те же иронически загнутые уголки губ:

— Дядя Вадь, вы мне дайте чуть больше свободы. Хоть капельку.

«Хоть капельку». — «Капельку — дам». Чуть назад, «…свободы. Хоть капельку». — «Капельку — дам».

Бардяев выключил диктофон и бессильно распластался в кресле. Вадим, конспиратор хренов! Маг-алхимик! Олигарх-гадалка! Нострадамчика себе завел, совсем уже ум за разум!.. Хотя… Большое жирное «хотя».

Бардяев трясущейся рукой вытащил из портфеля блокнот и распахнул календарь. Последний год он отмечал нечастые визиты Хохлова на дачу, и теперь лихорадочно сопоставлял эти даты с другими событиями. И матерился, и хватался за голову, не в силах вынести собственной глупости.

Потом достал из встроенного в камин сейфа несколько дисков и, разбив их кочергой в мелкие осколки, смел в огонь. Подслушивать нехорошо. И теперь уже больше не нужно. Теперь у него есть разгадка.

Вычистив все записи в диктофоне, Бардяев чуть успокоился, плесканул себе виски и снова сел перед очагом. Подумать только…

Январь. Рязанская область. Сугробы по окна машин. Четыре черных динозаврика, вытянувшись в цепочку, ползут по бесконечной дороге к химкомбинату. Остановились у заброшенной остановки. «Семен, пересядь-ка в мою машину!» — «Вадим Евгеньевич!» — «Давай-давай, мне с Лешей надо потолковать приватно». — Непонятный, затравленный взгляд Шанугина. Снова снег и снег. Вроде сказал, что поговорить хочет, а молчит. Смотрит, смотрит вперед. Настороженно, пристально. Ожидая. И все равно вздрагивает и зажмуривается, когда срабатывает фугас под второй — его — машиной. Нырок в кювет, цокот пуль по бортам, но Бардяев своих соколов не зря гонял, отбились без потерь. Кроме тех, кто во втором джипе.

А потом — несанкционированный обыск в квартире Шанугина. Хохлов сам опрокидывает на пол ящики, ворошит бумаги, словно ищет что-то конкретное. «Ах, Сема-Сема-Сема…» — И ведь нашли же. И восстановили по шагам всю цепочку. Счета, куда от Пиноккио деньги шли. По какому каналу уходила информация. Много всего другого, чего Бардяеву бы ввек не раскопать. Грузинское дело стало достоянием истории…

Март. Заехали на минутку в Башню — посмотреть, как идет ремонт. Вдруг Хохлов замер и смотрит за окно: самолет на посадку уходит. «Леш, а у нас «Шереметьевские» акции остались еще? Продай их к черту!» — Зачем? Почему? Бес его знает! Продал, конечно, приказы шефа не обсуждаются. Не прошло и недели — алжирский «Боинг» распахивает взлетную, жертвы, компенсации… Только это головная боль уже для новых акционеров…

Апрель…

Июнь…

Август…

Сентябрь. «Что все не женишься, Вадим Евгеньич?» — «Да вот — принцессу жду, а вокруг одни принцесски». — «Не староват еще — для принцессы-то?» — «Да я, Леш, максималист. Если без любви, тогда зачем? Для галочки?» — Сам за рулем, сопровождение дуется, но не перечит. Весело летят по Кутузовскому. Ночь, холода ранние. Свернули на Дорогомиловскую. «Так бобылем и останешься со своим максимализмом!» — «Да что ты?» — Удивленно так, и с ехидцей в глаза смотрит. А потом по тормозам, Бардяев щекой о стойку, Хохлов чертыхается, тормоза визжат, и — тюк! хлоп! хлоп! — одна пострадавшая малолитражка и две белоснежных подушки. Из машины, в которую врезались, выскакивает девчонка — хотя какая девчонка, лет тридцати, наверное. Бардяев еще не знает, что ее зовут Серафимой. А Хохлов сидит в обнимку с опадающим белым тюком, молча смотрит на будущую жену и улыбается во весь рот…

Подумать только… Бардяев опрокинул виски одним глотком, отставил стакан и, уже спокойнее…

Конечно, Хохлов прорвался во второй тур. Вспрыгнул на подножку уходящего поезда. Лишней долей процента пролез на вторую — и последнюю — ступеньку пьедестала. И то — полдела сделано.

И не история это вовсе была. Так, интерлюдия.

История последняя. Город.

— Вот, посмотрите! — Вадим Евгеньевич первым вышел из лифта. — Сто десятый этаж, полностью в нашем распоряжении. Слоновой кости мне на башню для мальчика не хватило, зато стекла и бетона — в избытке.

Гульнара Абаевна слегка улыбнулась.

— Смотрите, — продолжал Хохлов, — мы на полпути к облакам. Мой офис — этажом ниже. Чик всегда будет под присмотром.

Женщина нерешительно шагнула к панорамному окну. Отсюда, почти с вершины делового центра Москвы, город не казался ни каменными джунглями, ни суетливым муравейником. Скорее, створкой доисторической раковины, открытой любопытному глазу.

— Я не уверена…

— Гульнара Абаевна, вы же сами хотели показать Чингиза врачам. Настоящим, серьезным. Это занятые люди, здесь даже не вопрос денег — просто они не могут наблюдать пациента в Горках. Если наши профессоры ежедневно будут стоять в загородных пробках, мы скоро недосчитаемся академиков, правда? Курс займет всего две недели…

— Он никогда не оставался без меня.

— Помилуйте, Чику уже шестнадцать! Переходный возраст позади, симптоматика в норме. Мы же так и не знаем, что с ним произошло четыре года назад! — Хохлов умел быть настойчивым. Только сейчас он не мог понять, имеет ли на это право.

— Почему мне нельзя пожить здесь с ним?

— Его хотят понаблюдать в изолированном пространстве. Без влияния не только посторонних, но и родных. Как в любой больнице, предусмотрены посещения — по часу в день. Всего две недели.

— Как у вас на все хватает времени, Вадим Евгеньевич! Через две недели — выборы, а вы возитесь с нами! — Гульнара Абаевна хотела добавить еще что-то, но передумала. — Спасибо вам!