Книга Софья Палеолог - Татьяна Матасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более столетия назад археографы обратили внимание на го, что в конце XVI столетия в Риме полагали, будто в Москве хранится обширное собрание греческих книг. А папские шпионы обыкновенно бывали неплохо осведомлены…
Подчеркнем, что едва ли эти книги представляли собой «наследие византийских императоров». Когда семья деспота Фомы бежала с Пелопоннеса, им было явно не до книг. Какие-то рукописи, конечно, могли быть вывезены, но никак не огромное собрание. (И уж конечно, большая библиотека не могла быть перевезена в обстановке постоянной турецкой угрозы из столицы, откуда люди бежали в надежде сохранить хотя бы свои жизни!) О том, что привезенные Софьей манускрипты не были частью императорской библиотеки, свидетельствуют и источники XVII века. Речь идет о грамоте константинопольского патриарха Паисия 1654 года, адресованной московскому патриарху Никону. О ней сказано, что книги василевсов (императоров) находятся в Стамбуле «еще от времени христиан. Многие книги святых и учителей Церкви, в царской библиотеке, которую не уничтожили турки до сего дня, но имеют ее в чести, сберегают книги и хорошо хранят их и прячут по Божьему промыслу…». Таким образом, огромное императорское собрание древних книг осталось в Турции.
Во-вторых, косвенным подтверждением того, что Софья привезла какие-то рукописи (списки XV века с древних манускриптов), может служить и следующее. В некоторых текстах, написанных русскими людьми в первой половине XVI века, можно заметить отдельные цитаты из произведений античных авторов и отсылки к ним. Само по себе это неудивительно, поскольку многие древние изречения и фрагменты трудов античных философов были знакомы еще интеллектуалам домонгольской Руси. Однако именно в первой половине XVI столетия появляются ссылки на неизвестные до того произведения, а интерес к античному наследию качественно меняется.
Так, Федор Карпов, московский книжник первой половины XVI века, видный дипломат и собеседник Максима Грека, в своих посланиях цитирует «Метаморфозы» и даже «Искусство любви» Овидия. Размышляя о «вещей естестве» (то есть о природе вещей), он, возможно, намекал и на известное произведение Лукреция.
Именно Федор Карпов — кажется, впервые в русской литературе — использует ныне хрестоматийно известные слова Овидия о золотом веке: «Истинно, век наш есть век золотой! Покупается ныне золотом почесть и власть, золотом — нежная страсть». Книжник, конечно, цитировал Овидия не в классическом переводе М. Л. Гаспарова, а в древнерусском: «Златыа веки суть въистинну ныне: много златомъ приходит санъ, златомъ съветуется любовь…» Текст «Искусства любви» был неизвестен в Средние века, но открыт только в XV столетии. Почти сразу после этого «Искусство любви» было напечатано в нескольких городах Европы.
От сочинений Федора Карпова, посвященных и богословским, и социальным проблемам, веет Ренессансом. Подобно итальянским гуманистам, русский интеллектуал жаждет утолить свое любопытство, его мысль «хочет знать то, над чем она не властна, и пытается найти то, чего не теряла, стремится прочесть то, чего не изучала, хочет победить непобедимое». В этих словах отчетливо звучит желание постичь все тайны мира, столь характерное для его европейских современников.
Московский книжник восхищался теми, кто владеет риторикой (столь важной для людей эпохи Возрождения!); на него производило впечатление стремление соответствовать античным образцам слога, например Гомеру («Омиру»). В сочинениях Федора Карпова евангельские слова соседствуют с идеями Аристотеля, а сам он — задолго до известного пушкинского героя — ставит в конце своих писем слово возмогай, то есть «будь здоров», или vale!
Кто знает, какие яркие картины рисовало воображение Федора Карпова, когда он читал о страстных язычницах «ветхого Рима» или об изобильной природе Средиземноморья… Можно с уверенностью сказать лишь о том, что он — человек, испытавший влияние культуры Возрождения, — очень остро чувствовал непреодолимое различие русского и европейского мира, обусловленное климатом. В одном из своих посланий он обмолвился: «Я бы и больше… написал, если бы хорошее и плодородное было лето, когда песни птиц услаждают писца за письмом. Сейчас же враги жизни — мороз, холодный снег и дым разум смущают, пальцы сводят, глаза слезиться заставляют, чернила замерзать, бумагу сажей засыпают, и все это… мешает писцу…»
В первой половине XVI века Федор Карпов должен был где-то познакомиться с античными трактатами и письменными традициями Ренессанса. Не исключено, что он имел дело с ранними изданиями античных текстов, бытование которых в России известно. Но вероятно и его знакомство с книгами, происходящими из приданого Софьи.
Еще одним свидетельством того, что Софья привезла с собой какие-то рукописи, содержавшие древние тексты, являются исследованные совсем недавно списки древнерусского перевода так называемой «Географии» («Космографии») Помпония Мелы.
Помпоний Мела был римским географом и в I веке н. э. составил описание известных ему земель. В середине XV столетия были найдены латинские рукописи этого трактата. В 1471 году текст был впервые напечатан миланским типографом Панфило Кастальди. Позже произведение Мелы неоднократно публиковалось в Венеции, Базеле, Париже и других центрах ренессансной Европы. Для гуманистов это был один из знаковых текстов. Географы ориентировались на сведения Мелы о странах и народах, а филологи восхищались прекрасной латынью. В России в конце XV века был осуществлен перевод Первой книги (первой части) этого трактата. Наблюдения над древнерусским переводом и его сличение с инкунабулами (изданиями до 1500 года) «Географии» показали, что древнерусский перевод был сделан не с инкунабул, а с какой-то неполной рукописи. Об этом говорят и особенности передачи некоторых названий географических объектов, и большое число опущенных в древнерусском переводе сюжетов, которые присутствуют в ранних изданиях. Рукопись, с которой был сделан перевод, могла происходить из собрания книг, привезенного в Москву Софьей.
Итак, скорее всего, Софья Палеолог все-таки подарила Ивану III собрание книг, содержавших древние тексты. Впрочем, вряд ли он их читал: хотя воспитание князей и предполагало обучение грамоте, древних языков никто из них не учил.
Вопрос о том, читала ли эти книги Софья, также остается открытым. То, что в Риме благодаря стараниям кардинала Виссариона у нее и ее братьев были учителя древних и новых языков, означает лишь, что она умела читать и писать, но никак не подтверждает, что она имела склонность к глубокомысленным размышлениям в духе гуманистических штудий. Нередко случается, что женщина, в юности по воле родителей или воспитателей занимавшаяся науками, после выхода замуж не только не возвращается более к своим увлечениям, но и не обнаруживает никакой потребности в них.
Невозможная у человек возможна у Бога суть.
Увлекшись рассказом о приданом Софьи, мы почти забыли о ней самой. Между тем она искренне стремилась стать хорошей супругой Ивану III. Софья понимала, что главная ее задача в этом смысле — рождение здоровых наследников великого князя. «Жена твоя яко лоза плодовита въ странахъ дому твоего: сынове твои яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея…» (Пс. 127: 3–4) — поется в «венчальном» 127-м псалме. Известно, однако, что у Ивана и Софьи желанный сын появился не сразу. Московский летописный свод конца XV века сообщает о рождении у них в 1474 году первеницы сухой протокольной фразой: «Априля 18 въ 7 часъ нощи родися великому князю дщи Елена от царевны Софьи Фомины дщери Аморейского деспота». Ночью 28 мая 1475 года родилась вторая дочь, которую нарекли Феодосией. В известии от 19 апреля 1476 года сообщается о рождении третьей дочери Ивана III и Софьи, которую вновь назвали Еленой. По-видимому, эта вторая Елена умерла во младенчестве. Сообщения о рождении дочерей отличает сдержанность, поскольку вот уже четыре года все ждали от великой княгини мальчика. Софья переживала, что не оправдывает надежд. Ей оставалось лишь слезно молить Бога о даровании сына.
