Книга Купе смертников - Себастьян Жапризо

— Что еще?

— Ничего. Разная мелочь. В Марселе хозяева кафе говорят, что Роже Трамони — один из тех одержимых игроков, которые сами никогда не играют. Это он принимает ставки в городском тотализаторе, всегда записывает, кто сколько поставил. Он также записывает номера всех лотерейных билетов, которые продал: когда кто-нибудь выигрывает десять тысяч франков, он без конца повторяет: «А ведь я сам мог получить эти деньги, они были у меня в руках».

Грацци закрыл свой блокнот и добавил, что этому есть название.

— Знаю, — ответил шеф. — Мазохизм.

В это утро у него у самого был измученный вид, как у мазохиста. Грацци встал, сказав:

— Ладно, как только мы его поймаем, я сам за него возьмусь.

И, поскольку шеф ничего не ответил, в конце концов спросил, что его беспокоит, не печень ли?

— Его пушка, — ответил Таркен. — Девица, задушенная в поезде, и револьвер 45-го калибра, к тому же оснащенный пулями с надпилом, плохо сочетаются. И еще: как это он умудряется всякий раз раньше нас выходить на след тех, кто ему мешает?

В этот вторник в 11:30 в коридоре зародилась уверенность в победе, затем уверенность эта проникла и в комнату инспекторов и по внутреннему телефону передалась шефу, от шефа — главному шефу, а затем и следователю Фрегару. Но победу на этот раз торжествовали без громкого смеха и глупых шуточек, как это бывало обычно, и слава Богу, потому что ровно через 18 минут, в 11:48, от их оптимизма осталось лишь горькое воспоминание, от которого они предпочли бы поскорее избавиться. С точки зрения Таркена, человека, привыкшего рассуждать логично, в любом деле об убийстве должны быть убийца, жертва и свидетели, а тут уже никого не оставалось.

В 11:20 контролеры, проверявшие билеты в «Фокейце», сообщили, что хорошо помнят человека, имевшего приметы Роже Трамони. Они видели его в коридоре поезда.

В 11:30 кассиры с улицы Круа-де-Пти-Шан узнали официанта кафе на фототелеграмме, которую им предъявил Жуи. Фактически он уже в их руках. Он в Париже. Теперь остается только просмотреть все регистрационные карточки в гостиницах, проверить удостоверение личности, рутинная работа.

— Если он и уехал из Парижа, то не раньше десяти или одиннадцати вечера, из-за этой малышки. Но осталась еще Гароди. Она опасна для него не меньше, чем остальные. Он, должно быть, и ее захочет убрать. Значит, он пока еще здесь.

Приблизительно так рассуждали все, кроме, может быть, Таркена, чьи мысли были целиком поглощены револьвером, и Габера, которого интересовала лишь его головоломка: он не выпускал ее из рук, даже когда в очередной раз с рассеянным видом допрашивал жену электронщика.

В 11:40 позвонили с ипподрома в Венсеннском лесу. Все четырнадцать новых банкнот обнаружены в воскресной выручке.

— Уж слишком хорошо для психа он соображает, — заметил Таркен. — Он бы мог менять свои банкноты по одной в магазинах, но на него могли бы обратить внимание. Риск попасться увеличивался в четырнадцать раз. Тогда как бега — это такая лавочка! Там вовсе незачем много тратить, чтобы сплавить все эти банкноты. Если он к тому же сквалыга, он мог сделать четырнадцать ставок по пятьсот франков. Только во второй половине дня десять заездов, работают десятки касс, ему оставалось лишь переходить от одной кассы к другой. Там такая прорва народу, никто никого не заметит.

В кассах и впрямь никто не запомнил этого типа. Малле скомкал листок со списком новых банкнот и бросил его в корзину для бумаг у стола шефа.

— Этот подонок, чего доброго, еще, может, и выиграл в одном или двух заездах.

В эту минуту, зажав пальто из верблюжьей шерсти под мышкой, чуть застенчиво, как и всегда, в комнату вошел Парди, его смуглое лицо было бесстрастным. Было 11 часов 46 минут.

— Я нашел его, — сказал он.

— Трамони?

— Да, его.

— Где?

— В Сене. Его выловили вчера днем. Я отыскал его у Буало, как и Кабура. Буало все это уже начинает надоедать. Он говорит, что это подрывает уважение к его службе.

У Грацци на лице еще блуждала улыбка. Это было странно, но он физически ощутил, как улыбка его исчезает и губы складываются в глуповатую, жалкую гримасу.

— Ты что, спятил? — спросил Таркен.

— Вовсе нет, — возразил Тино Росси. — Он в морге. Я сам его только что видел. Сомнений быть не может. И с дыркой в голове, как и у остальных.

— Когда это случилось? — завопил Таркен.

— Не кричите вы так. Мы опростоволосились, это ясно. Он умер в субботу днем. А в Сену попал в субботу вечером на набережной Ране. Его заметила девочка, когда он всплыл.

Ровно в 11 часов 48 минут, когда Таркен успел только закурить сигарету, сидя в своем кресле, словно боксер, которого измотали ударами, когда Грацци все еще надеялся, что это ошибка, или простое совпадение, или шутка Парди, или еще что-нибудь в этом роде, в кабинет вошел Алуайо, а следом за ним со своей вечной головоломкой в руках появился и Габер.

— Она раскололась. Простите, шеф, но я только успел поднять руку, чтобы дать ей оплеуху. Клянусь вам, я ее не ударил.

Таркен никак не мог понять, о ком он говорит.

— Гароди, you see (понимаете — англ.), — объяснил Алуайо. — Ее не было в поезде.

— Что?!

— Не было. Билет-то она взяла, но не воспользовалась им. Она села в поезд, который отходил в полдень. Грязная история, эта дамочка та еще штучка. Ее муж в пятницу вкалывал. А в полдень отходил еще один поезд. И вот вместо того, чтобы уехать вечерним поездом, она села в этот дневной. В Париже она встретилась с одним типом, своим дружком, он тоже электронщик. У меня есть его адрес. Она провела с ним ночь в гостинице на улице Гей-Люссака, он там живет. В субботу утром он отвез ее на вокзал. Она купила перронный билет. И вышла вместе с пассажирами, приехавшими из Марселя, свеженькая как огурчик, и расцеловалась со свекровью, ожидавшей ее на вокзале.

Молчание, каким было встречено сообщение о его небольшой победе, смутило Алуайо. Он решил, что ему следует продолжить, и договорил уже без прежнего энтузиазма:

— Она, понимаете, не могла сказать, что ее не было в поезде. Она говорит, что все это слишком глупо, что жизнь ее загублена. Она говорит, что я не знаю ее свекрови. Она плачет…

— Да заткнешься ты наконец? Это произнес Грацци, он стоял рядом с шефом, не смея взглянуть на блокнот, который все еще держал в руках, не смея засунуть его в карман, не смея каким-нибудь неловким движением привлечь внимание к своему злополучному блокноту.

Шеф поднялся с погасшим окурком во рту, положил ладонь на руку Грацци, потом дважды дружески похлопал его по плечу, сказал: ладно, сейчас он состряпает отчет, и нечего ему, Грацци, портить себе кровь, не получилось так не получилось. Но этому негодяю от них не уйти, рано или поздно они его наверняка поймают.