Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

— Удачи, — сказал Бергхаммер и легонько потрепал ее по плечу.

Мона улыбнулась, хотя рука Бергхаммера, как это часто бывало этим летом, была мокрой от пота, а ее футболка и без того уже прилипла к телу. Когда она направилась к Бауэру, поджидавшему ее возле двери, Фишер вдруг преградил ей путь. Она, неприятно удивленная, остановилась.

— В чем дело? — недовольно спросила она.

— Почему ты, собственно, берешь с собой Девочку? У вас что, девичьи разговоры? Как лучше краситься или тому подобное?

Моне потребовалось некоторое время, пока она сообразила, кого Фишер назвал «девочкой». Она недоуменно посмотрела на него, затем громко заорала ему прямо в разозленное лицо:

— Скажи-ка, в чем, собственно, твоя проблема?

Фишер уставился на нее, сжав зубы. Он ничего не ответил. Ему было все равно, что другие коллеги уже обратили на них внимание и искоса посматривали на них, собирая бумаги в папки.

— Я думаю, — сказала Мона медленно, но так же громко, — что ты какой-то больной. Ты ведешь себя, как будто ты не в себе. Я тебя не понимаю. Что с тобой случилось?

Фишер собрался было что-то сказать, но Мона в ту же секунду легонько накрыла его рот своей ладонью. Это произошло совершенно спонтанно, она не собиралась этого делать. Просто чувствовала, что с нее уже хватит. Мона слишком долго закрывала глаза на то, что Фишер настраивал других сотрудников против нее, где и когда только мог. Тем более, что причин для этого не было, по крайней мере, понятных ей. Она ничего не делала плохого, старалась ко всем относиться ровно, в том числе и к нему. Не она, а Фишер был тем, кто вел себя неправильно.

— Возьми наконец себя в руки, — сказала Мона, казалось, что слова взрываются у нее во рту.

Она испытала чувство освобождения: наконец-то дала сдачи Фишеру так, как он того заслуживал. Мона убрала свою руку и какое-то мгновение наслаждалась огорошенным, почти глупым выражением его лица.

— Возьми себя в руки, Ганс. А то ты здесь не задержишься.

2

Понедельник, 21.07, 11 часов 13 минут

— Что сказал Ганс? — спросил Бауэр, когда они сидели в машине Моны и ехали из города в северном направлении.

— Ничего важного, — отмахнулась от него Мона.

— Однако выглядело это совсем не так…

— Патрик! Это не твое дело!

Короткая пауза. Казалось, Патрик о чем-то размышлял. Дай Бог, чтобы о расследовании, а не о словах Фишера, потому что об этом Моне как раз и не хотелось говорить. Ни с ним, ни с кем-либо другим. Фишер — это проблема, которую она должна решить сама.

— Ганс удивляется тебе. Он не может этого выдержать, — вдруг сказал Бауэр.

Мона оторопело посмотрела на него. Бауэр согнулся в кресле пассажира, словно хотел спрятаться от нее.

— Что ты имеешь в виду? — в конце концов спросила Мона и направила взгляд снова на дорогу.

Бауэр ничего не ответил. Возможно, из страха, что и так зашел слишком далеко. Мона нервно прикрыла глаза.

— Патрик! Я хочу знать, что ты имеешь в виду. Тебе не нужно бояться. Разговор останется между нами.

— О’кей.

— Ну давай.

— Ганс… — Патрик запнулся и попытался начать фразу еще раз. — Он бы все делал не так, как ты. Но успех на твоей стороне. И он не понимает, почему. И потом… В общем…

— Ну?

Они свернули на автобан. Мона прибавила газу и закрыла боковое окно со своей стороны. Солнце теперь светило им в спину, и температура в машине стала более приятной.

— Ты ему очень четко показываешь, что не ценишь его. Любого другого ты хвалишь больше, чем его. Даже меня, — добавил Патрик, не замечая, какое жалкое место он сам отвел себе этим заявлением.

— Правда? — удивленно спросила Мона.

Это было правдой, она редко отзывалась о работе Фишера, даже тогда, когда он показывал хорошие результаты. Никто не любит хвалить человека, который открыто ведет себя довольно строптиво. Строптиво… Она невольно вспомнила Плессена и его теорию. Возможно, их отдел и, вообще, каждая фирма, каждое бюро — что-то вроде семьи, по крайней мере, по своей структуре. Возможно, в семье каждому отводится своя роль. «Если бы это было так, — внезапно подумала Мона, — то я была бы матерью! Матерью, от которой ждут, что она станет воспитывать своих детей».

Возможно, некоторые из ее проблем с Фишером возникали оттого, что она в его присутствии вела себя, скорее, как старшая сестра, в то время как Бергхаммер… Да, он однозначно был олицетворением отца. Все равнялись на него, все доверяли ему. Возможно, Моне как раз следовало выбрать себе правильную роль, чтобы ее слова имели вес.

— Странно, — сказала она больше себе, чем кому-то другому, — чего только не придумаешь, когда…

Бауэр посмотрел на нее так, словно до него ничего не дошло.

— Ничего, ладно, — произнесла Мона.

Ее мобильный телефон зазвонил, и она переключила его на автомобильный динамик.

— Да? — сказала она.

Из динамика послышался слегка искаженный голос Давида Герулайтиса:

— Я только хотел сказать, что все получилось. С завтрашнего дня я участвую в семинаре.

— Супер! Я имею в виду — хорошо, что вам так быстро удалось устроиться на курсы. Прекрасно!

— Плессен, вообще-то, хотел отменить семинар. Было очень много отказов из-за истории с его сыном, и теперь людей будет совсем мало — всего семь человек, включая меня. Обычно, говорит Плессен, у него бывает от двадцати до тридцати участников. Но я убедил его, что семинар все же стоит провести.

— Хорошо, — проговорила Мона, — это действительно хорошо. Позвоните мне не позже завтрашнего вечера.

— О’кей. До завтра.

Герулайтиса она могла хвалить, а Фишера — нет. Возможно, все-таки дело было не только в нем.

— Кто это был? — спросил Бауэр.

— Ничего важного.

Герулайтис был ее человеком, Бауэра это не касалось.

Мона размышляла дальше. Возможно, Фишер напоминал ей кого-то, чье имя начиналось на «А» и заканчивалось на «н», кто тоже не придерживался никаких правил. Может быть, она завидовала им иногда. Возможно, поэтому она не могла избавиться от него. Возможно, любовь, хоть и не в полной мере, но все же не что иное, как зависть к вещам или качествам, которых не хватает тебе самому.

Мона включила радио и сделала музыку поп-радиостанции погромче, не обращая внимания на Бауэра. Сейчас у нее не было желания с кем-либо разговаривать. Ей нужно было думать, а в машине под громкую музыку это получалось лучше всего.

3

Понедельник, 21.07, 12 часов 10 минут

Районная психиатрическая клиника в Лемберге состояла из нескольких приземистых домов, построенных еще в семидесятые годы. Даже при ярком полуденном свете они производили мрачное впечатление.