Книга Капитан Темпеста - Эмилио Сальгари

— Прошу тебя, эфенди, довольствоваться этим скудным угощением в ожидании лучшего в замке, — с любезной улыбкой проговорила молодая турчанка, когда поднос был поставлен на вычурный столик, придвинутый к дивану. — Ты непременно должен пробыть у меня несколько дней, потому что мне нравится твое общество.

— А Мулей-Эль-Кадель?

— Подождет! — с легким оттенком пренебрежения сказала турчанка, садясь рядом с заинтересовавшим ее гостем.

— А, может быть, ты будешь настолько любезна, что исполнишь просьбу сына мединского паши? — лаская ее взором, спросила герцогиня.

— Исполню, все исполню, что только могу, поспешила ответить Гараджия. — Говори, что тебе угодно, эфенди.

— Я бы желал видеть виконта Ле-Гюсьера. Или это невозможно теперь?

— Сейчас невозможно, потому что сегодня утром я отправила его далеко отсюда, на один из прудов, о котором мне донесли, что он особенно изобилует пиявками.

— И он там сам ловит пиявок? — допытывалась герцогиня, с трудом скрывая обуявший ее ужас.

— Нет, он только присматривает за ловцами. Не бойся: Мулей-Эль-Кадель и Мустафа не найдут его чересчур истощенным. Этот франк заинтересовал меня более остальных пленников, несмотря на то, что и он христианин. Он имеет возможность дать за себя богатый выкуп, а лишним золотом не пренебрегаю и я… Что же ты не кушаешь, мой прекрасный рыцарь? Разве ты не любишь этого кушанья?

Герцогиня поспешила опорожнить предупредительно пододвинутое ей хозяйкой блюдо.

— Вот и отлично, — одобрила Гараджия, поднимаясь с места. — Теперь мы можем и отправиться. В замке нам будет лучше, чем в этих смрадных болотах.

— Воля женщины — закон, как говорят западные кавалеры, — сказала герцогиня, следуя ее примеру.

Турчанка сначала призадумалась над этими словами, потом вдруг спросила:

— Разве ты бывал в христианских странах, эфенди?

— Бывал, госпожа. Мой отец пожелал ознакомить меня с Испанией, Францией и Италией.

— С какой же целью?

— С целью подробного изучения искусства тамошних рыцарей владеть оружием.

— Следовательно, ты хорошо умеешь владеть и христианским оружием?

— Да, и нахожу его более удобным, нежели наши кривые сабли.

— Ну, это ничего не значит. Метюб — искуснейший из всех бойцов и не побоится никакого оружия, чье бы оно ни было и как бы ни называлось.

— Посмотрим, так ли это, госпожа.

— Ну, так едем, мой милый витязь!

Они вышли из шатра, перед которым старый конюх, тоже из негров, держал под узцы редкой красоты белоснежного арабского коня с длинной гривой в сверкающем драгоценностями великолепном уборе. Попона на нем была из розового бархата, богато вышитая серебром и отделанная бахромой из мелких разноцветных камней, а пряжка, охватывавшая пучок страусовых перьев на его голове, вся была усыпана алмазами.

— Это мой боевой конь, — сказала Гараджия. — Мне прислал его в подарок сам султан, и я думаю, что лучшего скакуна нет на всем Кипре. Я люблю этого коня больше, чем может любить араб, а ты, будучи арабом, знаешь, что твои соотечественники гораздо сильнее любят своих лошадей, нежели жен. По крайней мере, я так слышала. Верно, эфенди?

— Совершенно верно, госпожа.

— Странный вы в таком случае народ! Говорят, что у вас нет недостатка в красавицах, а вы все-таки предпочитаете им лошадей?.. Ах, да, кстати! Как тебя зовут, эфенди?

— Гамидом.

— А еще как?

— Элеонорой.

— Элеонорой?! — с широко раскрытыми от изумления глазами воскликнула Гараджия. — Что это за имя? Что оно означает?

— Не знаю.

— Мне кажется, оно ни турецкое и ни арабское.

— И мне думается так.

— Уж не христианское ли оно?

— Очень может быть, — иронизировала герцогиня.

— Элеонора?.. По какому странному капризу вздумалось твоему отцу дать тебе такое непонятное имя? Положим, оно звучит красиво: Э-л-е-о-н-о-р-а… Гм!.. Однако садись, Гамид-Элеонора. В полдень мы будем на месте.

Гараджия с неподражаемой грацией и легкостью вскочила в седло без всякой посторонней помощи.

— За мной… Нет, лучше рядом со мной, мой прекрасный рыцарь! — крикнула она, пуская коня вскачь. — Посмотрим, как-то угонится за нами твоя свита.

XVIIПричуды Гараджии.

Внучка великого адмирала турецкого флота и дочь венецианского герцога неслись, как вихрь. Гараджия понукала своего коня легким похлопыванием рукой по его крутой шее и резкими возгласами. С раскрасневшимся лицом, разгоревшимися глазами и развевающимися по ветру волосами, она полными легкими вдыхала свежий горный воздух. Беспрерывно подгоняя и так уже летевшего с быстротой ветра коня, она кричала своей спутнице:

— Прекрасный витязь, твоя лошаденка бежит так тихо, что я боюсь, как бы ты не заснул на ней! Арабу стыдно ползти, как черепаха… Догоняй-ка меня!

Герцогиня, до сих пор никому не уступавшая в искусстве верховой езды, как, впрочем, и во многом другом, не свойственном ее полу, заставляла свою лошадь напрягать все силы, чтобы не отставать от турчанки, но все-таки по временам отставала на несколько шагов.

Эта бешеная скачка продолжалась минут двадцать и окончилась только перед подъездом замка. Герцогиня остановила своего коня на всем ходу, чтобы помочь Гараджии сойти с седла, но молодая турчанка резким движением отстранила ее руку и сказала:

— Я привыкла всходить на коней и галеры и сходить с них без посторонней помощи.

И тут же, с легкостью кошки спрыгнув на землю, она с вызывающей улыбкой прибавила:

— Приглашаю тебя, мой прекрасный рыцарь, быть моим гостем в этом замке, где каждое твое желание будет для меня приказанием, хотя я и не привыкла ни от кого получать их.

— Я очень тронут твоей любезностью, госпожа, и постараюсь не злоупотреблять ею, — с низким поклоном отвечала герцогиня.

— А я, напротив, желаю, чтобы ты злоупотреблял ею, — все также вызывающе сказала Гараджия.

— В этом случае уже приказывать будешь ты, а не я. Молодая турчанка подумала над этим ответом, показавшимся ей двусмысленным, затем со смехом проговорила:

— Ты прав, эфенди. Действительно выходит так, что я распоряжаюсь тобой. Но что же делать: я иначе не умею. Говорю тебе, что я привыкла давать приказания, а не получать их… Следуй за мной. Завтрак должен быть готов, судя по тому, что муэдзин провозглашает полуденную молитву…

Гараджия бросила поводья своего коня двум прибежавшим конюхам и приказала им оказать самые тщательные заботы уставшим лошадям, затем фамильярно взяла под руку своего спутника и повела его по нескольким ступеням вверх на широкую веранду, а оттуда — в обширный покой, перед дверями которого неподвижно стояли два араба, закутанные в белые бурнусы с красными шелковыми кистями на капюшонах и с обнаженными кривыми саблями в руках.