Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

По поводу «приговоров» к награждению Георгиевским крестом князь С. Г. Волконский привел забавный анекдот, относившийся ко временам Екатерины II: «Говоря о Цызареве не могу умолчать о его находчивости в свою пользу. Это было, кажется, при штурме Очакова или Измаила, еще при Екатерине. После штурма было предоставлено нижним чинам высказать, кто из офицеров, шедших в голове колонн штурмовых, более отличился. Удалось Цызареву этим воспользоваться. Было приказано на другой день отобрать от нижних чинов эту аттестацию. В предшествующую этому дню ночь Цызарев ходил позади палаток в лагере и твердил: "Ай да Цызарев, вот уж молодец, Цызарев! Да кто ж храбрее Цызарева?" У уставших от штурма солдат, не выходивших из палаток, остались в памяти эти возгласы, и при отобрании аттестации имя Цызарева, между прочими отличившимися также было упомянуто, и он был награжден орденом Георгия 4-го класса». Но, судя по рассказу H. Е. Митаревского об одном из его сослуживцев, дерзнувшем после Бородинской битвы домогаться награды, заслужить ее было непросто: «…Он приставал к штабс-капитану, чтоб и его поместили в представлении. Офицеры говорили, что этого не следует делать, так как никто его не видал и никто даже не знает, где он пропадал. Англичанин же уверял, что хотя он не был при роте, но когда французы отбили одну батарею и прогнали нашу пехоту, то он схватил солдатское ружье, бросился к пехоте, остановил ее, ударил на французов и прогнал их. Офицеры смеялись, не смеялся только штабс-капитан и пресерьезно сказал: "Ваш подвиг такой, что мое представление будет для вас мало значить, а потому советую вам обратиться к бывшему там генералу или самому корпусному командиру". При этом с нами сидело еще несколько пехотных офицеров, все так и покатились со смеху Англичанин наш ушел и не слышно было, чтоб он обращался к кому-нибудь за представлением».

При совершении выдающегося военного подвига, «тянувшего» на Георгиевский крест, действительно, было желательно, чтобы в числе «самовидцев» оказалось высокое «начальствующее лицо». Но и в этом случае обстоятельства складывались по-разному. Снова приведем два примера — удачи и неудачи, относящиеся к Бородинской битве. Поутру неприятель атаковал село Бородино, выбил из него Лейб-егерский полк и на плечах отступавших «перебежал через реку Колочь» в расположение правого крыла русской армии. Для предотвращения опасных последствий командование ввело в бой 1-й егерский полк «отличного полковника Карпенкова», нанесшего контрудар стремительно и верно. Свидетелем происшествия оказался сам начальник Главного штаба 1-й Западной армии генерал Ермолов, сразу известивший обо всем главнокомандующего — М. Б. Барклая де Толли, который, в свою очередь, немедленно отреагировал на подвиг подчиненных. Участник этого боя M. М. Петров рассказывал: «Барклай де Толли прислал в полк наш в два раза 38 крестов серебряных ордена Святого Георгия для награды таявших в боевом огне отличных егерей (знаки отличия Военного ордена для нижних чинов, так называемый «солдатский Георгий». — Л. И.), сопроводив первую присылку карандашною запискою собственной его руки, изъявлявшую полную его благодарность полку. В сумерки он, призвав к себе полковника Карпенкова, повторил ему лично признательность за все порывы его на отличия с полком и бригадою противу всего встретившегося ему в тот день; а мне за мое усердие, известное ему от Ермолова и Сеславина, объявил, что я за истребление мостов буду по статусу награжден орденом Святого Георгия 4-го класса, который и был мне наградою за отличия при Бородине».

Показательно, что «неудачный» пример связан с теми же самыми «начальствующими лицами». Около девяти часов утра неприятель захватил укрепление в центре русской позиции — батарею Раевского. Следовало действовать решительно, для того чтобы ликвидировать угрозу прорыва фронта. Находившийся неподалеку генерал Ермолов увлек в блистательную атаку батальон Уфимского пехотного полка. По-видимому, таким же образом поступил и проезжавший мимо адъютант Барклая майор В. И. Левенштерн, ворвавшийся на батарею, «совокупными усилиями» отбитую у неприятеля, во главе батальона Томского пехотного полка. Встреча обоих героев дня в укреплении, «устланном телами врагов», была радостной, пролитая кровь заставила смолкнуть на время закоренелую вражду. Ермолов в канун Бородинской битвы, ни много ни мало, обвинил Левенштерна в шпионаже, добившись у Барклая высылки его адъютанта из армии. Однако московский генерал-губернатор граф Ф. В. Ростопчин, поверив в невиновность несчастного офицера, на свой страх и риск вернул его в армию, предоставив тем самым сохранить доброе имя и защитить свою честь на поле брани. Честь была спасена, но вокруг награды, полагавшейся ему за «прямой» военный подвиг, разыгрались настоящие страсти. Обратимся к рассказу самого Левенштерна: «Генерал Ермолов поцеловал меня на самой батарее и тут же поздравил меня с Георгием, который я несомненно должен был получить. Под впечатлением совершившегося, осыпал меня похвалами и просил у меня прощения, сознавшись, что он был виноват передо мною. И объявил, что впредь он будет всегда приятелем человека, которого он видел на белой лошади в пятидесяти шагах перед Томским батальоном и который первый пошел на штурм батареи; он присовокупил, шутя: "Вы вполне заслужили Георгиевский крест, да и сами походили на Георгия на вашей белой лошади с саблей в руке"». Далее Левенштерн сокрушался: «Впоследствии он предал все это забвению, и в настоящее время во всех реляциях упоминается о нем, как о том офицере, который стал впереди батальона и повел его на холм. Генералу Ермолову было также излишне присваивать себе мое место, как Суворову присваивать себе место того офицера, который первым пошел на штурм Измаила. Честь взятия этой батареи принадлежит по праву генералу Ермолову. Я имел только счастье подать к тому первый пример». Как оно было на самом деле? Обманутый в своих надеждах, Левенштерн пытался добиться справедливости другим путем. Обида снедала его, и он уже в июне 1813 года обратился с рапортом к своему бывшему начальнику Барклаю де Толли: «Известно вашему высокопревосходительству, что когда я вами был послан 26 августа под Бородином для узнания, что происходит на большой батарее — усмотрел, что оная взята неприятелем, имел я щастие, брав батальон пехоты, участвовать в прогнании с оной неприятелей и что я на оной был из первых, как генерал-лейтенант Ермолов о сем и донес вашему высокопревосходительству; известно также, что был при сем случае ранен, перевязавший, не переставал следовать за вашим высокопревосходительством . Смею себя льстить, что ваше высокопревосходительство, зная справедливость слов, мною писанную, не оставит отдать на рассмотрение учрежденной думе для награждения меня военным орденом Святого Георгия». На документе, сохранившемся в архиве, остались две пометки, сделанные бесстрастной рукой: первая — «справиться, не награжден ли он чем уже» и вторая — «оставить без уважения».

В этом случае позиция, занятая Барклаем, не может не вызвать удивления: генерал обычно не оставлял обиды своих подчиненных без внимания. Более того, он был к ним предупредителен, в чем убеждает содержание «своеручного письма» на имя генерала М. И. Карпенкова, присланного «в половине срока Плейсвицкого перемирия с нарочитым офицером»:

«Ваше превосходительство, Милостивый государь Моисей Иванович!

Вступя в командование армиею, я увидел из рапорта 1-го егерского полку, что в оном Вы и майор Петров состоите больными при полку. Хотя по образу честолюбивой Вашей службы в войне потеря и самой жизни дело обыкновенное, но я приятным нахожу спросить Вас, генерал: нет ли тому особенной причины? — Прошу отвечать мне искренно, дабы я мог с душевным удовольствием отвратить все, если есть что-либо несправедливое, тяготящее Вас. — С уверенностию в Вашей откровенности, готовый на справедливую помощь Вам, остаюсь покорный слуга