Книга "Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

Смерть Верещагина.

Худ. К.В. Лебедев, 1912 г.

Вид Большой Лубянки, Худ. Барановский. 1840-е гг.

Однажды, притворившись больным, он не встал с постели и, достав бритву, хотел зарезаться. К счастью, он только перерезал себе кровеносные сосуды, и его нашли плавающего в крови. Ему была тотчас подана помощь, и через несколько дней он совершенно поправился. На вопрос, предложенный ему моим братом, почему он покушался на свою жизнь, Тончи отвечал, что он хотел покончить с собою, чтобы избежать более жестокой смерти. Этот ответ не оставляет никакого сомнения насчет убийства Верещагина.

Когда Тончи окончательно выздоровел и к нему вернулся рассудок и спокойствие, то он пожелал оставить городу что-либо на память о своем пребывании в нем и написал для владимирского собора великолепную картину, изображающую крещение св. Владимира; она считается одним из лучших произведений его кисти. По всей вероятности, картина эта находится в соборе и доныне».[101]

До сих пор является спорным вопрос о том, где бросили тело истерзанного Верещагина. Князь Волконский свидетельствует: «Поутру 2-го числа, когда отворили тюрьмы, наш народ, взяв Верещагина, привезали за ноги и так головою по мостовой влачили до Тверской и противу дому главнокомандующего убили тирански. Потом и пошло пьянство и грабежи. Наполеон в три дома въезжал, но всегда зажигали. Тогда он рассердился и не велел тушить. Потом он жил в Кремле с гвардиею его. Армия, взойдя, рассеялась по городу, и никто не мог появиться на улице, чтобы не ограбили до рубашки, и заставляли наших ломать строения и вытаскивать вещи и переносить к ним в лагерь за город. Множество побито и по улицам лежат, но и их убивал народ – раненых и больных, иных, говорят, выслали, а многие сгорели.

Дом Ф.В. Ростопчина – Большая Лубянка, 14.

Пожары везде, даже каменные стены разгарались ужасно».[102]

Свою версию высказывал П. Бартенев, ссылавшийся на слова одного из участников событий:

«Волоча труп, толпа спустилась вниз по Кузнецкому мосту, повернула вправо на Петровку, потом по Столешникову переулку, на Тверскую, оттуда на рынок, и, наконец, тело было брошено за ограду небольшой церкви, позади Кузнецкого моста, где и было похоронено. Когда Москва опять поднялась из развалин, городское начальство решило провести новую улицу-теперешнюю Софийку; церковь эта была снесена, и нужно было также перенести останки, находившиеся на церковном дворе, замененном улицею. Тело Верещагина найдено почти нетронутым, в чем нет ничего удивительного по качеству тамошней почвы. Но народ умилился этим, и многие считали этого несчастного мучеником. Начальство покончило с этим, благоразумно распорядившись, чтобы печальные останки убрали оттуда; и больше об этом не говорили».[103]

Назовем и другие бытующие места захоронения Верещагина: у церкви Воскресенья Словущего на Успенском Вражке в Брюсовом переулке, а также рядом с храмом Софии Премудрости Божией у Пушечного двора на Лубянке.

Как бы там ни было, Ростопчин не имел полномочий убивать Верещагина, т. к. того, согласно приговору магистрата от 17 июля 1812 года, следовало подвергнуть наказанию кнутом и выслать затем в Нерчинск. Верещагин по какой-то причине оставался в московской тюрьме и не был эвакуирован вместе с другими заключенными. Не исключено, что Ростопчин заведомо рассчитывал использовать его в самый последний момент – отдать Верещагина на растерзание толпе, пожертвовав им ради своего спасения. В самом деле, как Верещагин и Мутон оказались утром 2 сентября в доме Ростопчина? Значит, он заранее приказал их туда доставить.

Удивляет и другое – русского Верещагин приказывает убить, а француза отпускает с миром, хотя он также был приговорен к ссылке. Где же логика? Похоже, она известна лишь самому Ростопчину, действия которого были осуждены самим Александром I, которому позднее лично пришлось извиняться перед отцом Верещагина (в 1816 году, во время своего визита в Первопрестольную, государь, стремясь загладить вину перед купцом, одарил его 20 000 рублями и бриллиантовым перстнем).

Дело Верещагина было закрыто также в 1816 году, а еще в 1814 году царь соизволил простить и Мешкова. Бывшего почт-директора Ключарева же вернули из ссылки довольно скоро, вернув ему жалование, а в 1816 году он был «Высочайшим Его Императорского Величества указом Правительствующему Сенату, в вознаграждение за потерпенное удаление от должности, произведенное по обстоятельствам 1812 года тогдашним московским местным начальством, Всемилостивейше пожалован в тайные советники и облечен званием сенатора».

Но возвратимся во 2-е сентября 1812 года. Воспользовавшись тем, что внимание толпы переключилось на несчастного Верещагина (его привязали к хвосту лошади и потащили по мостовой), Ростопчин быстро вышел на задний двор и был таков…

Вот как он сам описывает свой отъезд: «Я выехал не торопясь верхом чрез Серпуховскую заставу, и не прежде оставил городской вал, как уведомили меня, что Французский авангард вошел уже в город…»

Русская армия протекала через Москву вместе со своим главнокомандующим. По свидетельствам очевидцев, Кутузов то ехал верхом, то пересаживался в закрытый экипаж, не желая попадаться на глаза ни москвичам, ни своим солдатам. Бывший в то время маленьким мальчиком и выросший в известного доктора, Федор Федорович Беккер через много лет вспоминал:

«Следующий день было воскресенье (2 сентября – А.В.); учиться меня не заставили, и я с самого утра вышел на крыльцо, которое выходило на улицу прямо против Большой Никитской. Тут я увидал сильный дым, против себя, как бы в конце Никитской; я передал это отцу, и он отправился в ту сторону. В скором времени возвратившись, он сказал нам, что город (так называется в Москве Гостиный двор или ряды) горит.

Около обеда, когда я стоял с отцом на крыльце, против нас остановилась небольшая группа верховых, в фуражках и серых шинелях; то были военные. От них отделился один пеший в партикулярном платье и, подошедши к нашему крыльцу, спросил «нет ли у нас квасу». Отец сказал, что нет; «так дайте хотя воды – генералу хочется пить»; тогда отец мой вынес воды в ковше (стакана не было у нас); он подал генералу и когда он напился, вся свита тронулась к Тверским воротам.