Книга Самая страшная книга. Чертовы пальцы - Дмитрий Тихонов

Кто же он на самом деле? Покойник, жадный до человеческой крови? Пастух Васька, бывало, рассказывал им про таких. Выбрался мертвяк из могилы и закрылся личиной, затерялся среди других ряженых, выжидая удобного момента. Или это лесной житель, болотный дух, оголодавший за лютую зиму, притворившийся человеком? Бабушка, наверное, знала бы ответ.

Глеб перевернулся на другой бок, посмотрел в окно. Теперь он все хорошо вспомнил, и перед глазами стояли тяжелые капли, срывающиеся с острых изогнутых когтей. У покойников могут быть такие когти. Кажется, один из друзей говорил ему, что у мертвецов ногти и волосы растут и после смерти. Да может быть, это пустая брехня.

Чу! За окном что-то промелькнуло. Показалось, будто на мгновенье черная тень загородила собой луну. Сердце вновь бешено забилось в груди, как тогда, у колодца. Прислушался. Тишина. Мерно тикают старые настенные часы с кукушкой в большой комнате, да вроде бы скребется мышь под полом. И все. Наверное, моргнул просто.

Тихий, еле уловимый шорох раздался в сенях. Ветер? И вот опять – слабое шуршание. Там кто-то был. Мальчик не спеша сел на кровати, облизал пересохшие губы. Потянулся рукой к свече, но в этот момент услышал, как открывается дверь в большой комнате. Поток холодного воздуха ворвался в дом, зашелестел занавеской.

От ужаса Глеб не мог пошевелить даже пальцем. Мысли лихорадочно забились в голове. Мать вернулась? И крадется по дому, чтобы не разбудить его? Окликнуть? Спросить? Язык словно бы прирос к небу и отказывался повиноваться. Где же брат, почему его нет? Он напряженно вслушивался во тьму, но различал только стук своего сердца. Может, вправду почудилось. Примерещилось с перепуга. А дверь ветром открыло. Конечно, так и есть.

Осторожно выдохнув, Глеб спустил на пол босые ноги.

И тут скрипнули в комнате половицы. И еще раз. И еще. Скрипели сильно, протяжно, не как под обычным человеком. Кто-то большой и тяжелый медленно шел сейчас по ним, стараясь ступать как можно тише. Чтобы не потревожить, не спугнуть раньше времени. Глеб понял, что дрожит. Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не стучали. Ни звука. Черное зловещее безмолвие. И в самом его центре – ряженый. Прямо здесь, за занавеской. Протяни руку и дотронешься.

Во мраке он не мог видеть, но ясно представил себе его. Громоздкий заиндевевший тулуп мехом наружу, длинные серые пальцы, когти, изогнутые как серпы, нелепая козлиная маска с витыми рогами, под которой ничего нет. Чудовище стояло за занавеской, а на кровати маленький мальчик, по рукам и ногам скованный страхом, не дыша, смотрел в сгустившуюся темноту и ждал, когда оно войдет.

Он боялся не смерти, не боли и не крови. Совсем другого.

– Я могу надеть любую личину! – сказало оно ему там, во сне, на заснеженной лесной опушке, на извечной границе света и тени.

И сейчас Глеб боялся, что когда его родители вернутся, они не заметят подмены.

Костоправы

Тишина жестока. Она не позволяет расслабиться. Она отпускает меня, разжимает объятья, и я падаю обратно в кипящий котел реальности. Тьма расцветает огнями проносящихся мимо фонарей. Мы в «девятке» Деда мчимся сквозь ночной город.

– Что ты скулишь? Что ты скулишь, сука?!

Дед за рулем. Он впился глазами в дорогу, он напряжен и собран, как обычно, но в голосе его слышны страх и ярость, которых я за ним раньше не замечал. Что-то пошло не так.

– Мобила…

– Что «мобила»? Говори!

– Я, по ходу, ее там уронил…

– Вот жопа! – Дед бьет ладонью по ободу руля, затем поворачивается к типу на пассажирском кресле – я плохо знаю этого хилого, неестественно загорелого парня, помню лишь, что откликается он на Гвоздя, – и замахивается кулаком. Но только замахивается. Дед тоже плохо его знает.

– Мудила, чтоб тебя! Мудила! Ты понимаешь, что если ее найдут, нам кранты? Понимаешь?!

Гвоздь всхлипывает:

– Прости.

– Прости? Я тебе мать родная, что ли, сука? Ищи!

– Что?

– Мобилу ищи!

Гвоздь принимается ощупывать карманы. Дед замолкает. Даже по его затылку видно, как сильно он напуган. Я поворачиваюсь вправо – рядом со мной на заднем сиденье сидит Гена. Гена – это не имя, это погоняло. Потому что он работал в зоопарке. На самом деле Гену зовут Вячеслав или Владислав. По хрену, не важно. Голова его запрокинута назад, глаза закрыты, футболка и джинсы спереди перепачканы красным. Вот что важно. Важнее просто некуда.

Дед бросает быстрый взгляд в зеркало и замечает, что я пришел в себя.

– Очухался? – спрашивает он. – Антоха?

– Да, – отвечаю я на оба вопроса и пытаюсь усесться удобнее. Острая боль пронзает левую руку. Я поднимаю ее, с удивлением рассматриваю ладонь, кое-как перемотанную задубевшим от крови обрывком рубашки. Что-то точно пошло не так.

– Какого черта? – спрашиваю я, и голос эхом отдается в пустоте черепной коробки. – Скальпа ранили?

– Угу, – отвечает Дед. – Он пулю рукой поймал. Охренеть, сука…

Я улыбаюсь, несмотря на то, что рана болит все сильнее. Скальп – не прозвище, а сокращение. От «Скальпель». Никто не знает его настоящего имени. Кроме меня, конечно. Панченко Вадим Игоревич, восемьдесят первого года рождения, состоит на учете в психоневрологическом диспансере, где мы и познакомились. Любитель холодного оружия, особенно разнообразных ножей. Несостоявшийся медик. Интроверт. Импотент. Смертельно опасный сукин сын.

– Как там Гена? – Дед смотрит на меня в зеркало. – Дышит?

Я неуклюже наклоняюсь, прижимаю ухо к пропитанной кровью футболке, киваю.

– Сердце бьется. Но выглядит он не очень.

– Ясное дело, сука. Три раза в него попали.

– Встреча сорвалась? – задаю я вопрос, очевидный ответ на который умирает рядом.

– Еще как сорвалась! – Дед снова бьет ладонью по рулевому колесу. – Никогда не видел, чтобы так срывалось. Гребаные, бляха-муха, отморозки! Слава богу, ты с нами был… в смысле, Скальп был. Иначе хрена с два бы мы оттуда ушли!

Скальпель – это я, и в то же время не я. Мой сосед по телу. Парень с одним-единственным талантом: резать людей. Не самое лучшее соседство, согласен, но деваться-то нам друг от друга некуда. Врачи говорят, до конца это не вылечить. Диссоциативное расстройство идентичности, все дела. Раздвоение личности, если по-простому. Мы привыкли.

– Ну что? – Дед снова обращает внимание на Гвоздя. – Нашел?

– Нет.

– Нет. Гондон, сука!

Дед чуть сбрасывает скорость, сует руку в карман, достает древний кнопочный сотовый.

– Антох, ты как? Смогешь старшому позвонить? Я бы сам, но не до того…

Ему и правда не до того. Минуту назад мы свернули с широкой улицы в залитые непроглядной тьмой дворы и теперь петляем по ним, стараясь быстрее вырваться из этого района, обойдя стороной столько камер наружного наблюдения, сколько возможно. Желательно, каждую. Дед хоть и сидит за рулем, но на самом деле весь там – впереди, на узких переулках, тащит нас мимо беспорядочно припаркованных машин и жутко смотрящихся в свете фар детских площадок.