Книга Я была до тебя - Катрин Панколь

Тсс… Тсс… — выдыхаешь ты, когда неистовство наших тел смывает плотину речи и поднимается над словами и над всем, что может быть выражено словами. Тогда все, что я слышу, это трение кожи о кожу, стекание капель пота с твоей кожи на мою, скольжение твоего языка, который слизывает с меня эти капли, поднимается к моему уху и все продолжает мне шептать: тсс, тсс…

Тсс… Когда ты встаешь передо мной на колени и вытираешь мое тело, перламутрово блестящее от влаги, что течет и течет, бесконечная, как жажда наших изумленных тел, находящая себе все новые источники в тысяче потаенных уголков.

Тсс… тсс… Мы больше не на морском берегу, мы покинули серовато-белую круглую гальку и меловые осыпи в прожилках красной глины. Мы опустились в мутную пену волн, погрузились в соленую воду, мы хрипло дышим, касаемся друг друга языком, приподнимаем голову, чтобы схватить немного воздуха и двигаться дальше, дальше, к неведомой морской пучине наших древних, покрытых чешуей тел.

По вечерам мы выходили в свет. Прихорашивались. Нас манили уютные бистро и нормандский сидр. Прислонившись щекой к ткани твоей куртки, я напевала песенку про выпитый в беседке бокальчик простого белого вина. Ты делал мне знак подбородком, и свободной рукой я переключала скорости.

Был вечер субботы. В субботу вечером мужчины и женщины куда-нибудь ходят. Людей посмотреть, себя показать. Целуются на виду у всех, поглощают эскалопы в сметане и жареного морского языка, перемигиваются над тарелками, просто так, чтобы лишний раз убедиться, что они тут самые красивые, а потом возвращаются к себе, нырнуть еще глубже в блаженство «я тебя люблю». Я накрасила ресницы и губы, наложила тон на лицо, ты надел свою лучшую рубашку-поло. Повеселимся, хорошо поедим и выпьем. Будем посылать друг другу воздушные поцелуи над дымящимся блюдом с мидиями. Намешаем белое вино с сидром и упьемся вдрызг.

В ресторане не протолкнуться. Есть один столик на двоих, говорит хозяйка, вон там, в уголке. Ты сел спиной к залу, я — лицом. За соседним столиком — две девушки, болтают, обсуждают проблему «мужчина и женщина». Я улыбнулась краем губ. Заранее знаю все, что они скажут. Наклонившись к тебе, я тихонько шепнула:

— Послушай…

Ты накрыл мою руку своей, открыл меню и навострил уши. Они приехали сюда на выходные вдвоем. Отдохнуть от мужиков. Походили по магазинам, посидели с книжкой у камина, приняли пенную ванну, сравнили свои ночные кремы, позлословили насчет все тех же мужиков, подровняли челку, сделали маникюр. И теперь заговорщически фыркают, до краев наполненные незамысловатой радостью.

— Жить надо с женщиной, а с мужиками — только спать, — заключила одна из них, прижимая к носу салфетку.

Я спрятала лицо за тисненой обложкой меню и рассмеялась. Ты поднял на меня гневный взгляд:

— Ты что, тоже так думаешь?

— Раньше думала…

— Феноменальная глупость! Не ожидал от тебя такого! Черт, мне даже есть расхотелось.

Ты бросил меню на стол и замкнулся в себе. Лицо у тебя стало злое, отсутствующее. Я промолчала — не захотела начинать обмен горькими словами. Не глядя друг на друга, мы сделали заказ. Я осмотрелась. Поймала на себе взгляд какого-то мужчины. Он мне улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он оторвал клочок салфетки и что-то на нем нацарапал. Я ждала с бьющимся сердцем. Закончив, он поднял листок повыше, и я прочитала: «Вы очень красивая. Спасибо». Я послала ему еще одну улыбку и отвернулась.

Когда это твоя тарелка успела наполниться целой кучей хлебных шариков? Ты крутишь в пальцах вилку, потом кладешь ее на стол. Опять берешь и принимаешься чертить по скатерти полосы, как будто рисуешь тюремную решетку. На моих губах еще не угасла улыбка, адресованная другому мужчине, и я отдаю ее тебе. Накрываю твою руку своей. Держу и не отпускаю. Наконец ты сбрасываешь напряжение и улыбаешься:

— Извини, я вел себя глупо.

— Что да, то да.

Нам приносят две миски с дымящимися мидиями. Мы закатываем рукава, разворачиваем на коленях большие белые салфетки и погружаем пальцы в обжигающий сливочный соус. В наши бокалы льется белое вино. Ты должен научить меня есть мидии, вдруг решаешь ты. Показываешь, что надо делать. Я и до тебя ела мидии, и не один раз, но не осмеливаюсь объявить об этом и слушаю тебя, не слыша. Просто повторяю за тобой каждое движение, и все. И ты доволен. Вдруг на какой-то миг я забылась. Уронила в соус только что очищенный оранжево-белый моллюск и принялась болтать в нем пальцами, пытаясь найти потерю. Ты обжег меня недовольным взглядом. Я пожала плечами.

— Слушай, так же вкуснее… Мне нравится, когда соус стекает с пальцев…

Ты не засмеялся. Хватит, вздохнула я, ну пожалуйста, хватит. Почему все всегда должно быть безупречно? Расслабься ты хоть немного…

— Да, я хочу, чтобы все всегда было безупречно. Мы с тобой должны быть выше других. Выше глупых рассуждений. Выше пальцев, испачканных в соусе…

— Я не смогу постоянно оставаться безупречной. Это не прикольно.

— Со мной — сумеешь. Вот увидишь.

Мужчина в зале продолжает смотреть на меня. Он чуть ли не пожирает меня глазами, ловит мой ответный взор, подкарауливает его. Я через весь зал ощущаю на себе его откровенно ласкающий, томный взгляд, словно пробующий меня на вкус. Это занятие явно доставляет ему удовольствие. Я, в свою очередь, поддаюсь ему, позволяю себе расслабиться — пусть наслаждается. У него чувственный рот, прищуренные глаза весельчака. Он тоже ест руками, без церемоний, не боясь запачкаться. Рукава темно-синего свитера он закатал, и густой соус стекает ему чуть ли не до локтей. Он слизывает его, все так же уставившись на меня. Я поняла, что краснею, и повернулась к тебе.

Ты почувствовал мое смущение и снова пришел в раздраженное состояние духа:

— Тебе что, не нравится? И вообще, что с тобой?

— Ничего.

— Как это ничего? Ты вдруг изменилась. Увидела что-то?

— Да нет, ничего, успокойся. Все нормально.

Я ответила слишком быстро, и ты повернул голову. Перехватил нацеленный на меня взгляд незнакомца. Резко поднялся, схватил меня за локоть. Бросил на стол купюру в двести франков и потащил меня к выходу.

— Слушай, я не доела… — возмущенно заговорила я, пытаясь вырваться.

Но ты держал меня так крепко, что я не сумела освободиться.

Мы вышли на тротуар, ты доволок меня до машины, открыл дверцу, швырнул меня внутрь, уселся за руль и, не разжимая зубов, рванул с места. Понесся как сумасшедший, не сбрасывая скорость даже на поворотах. Мы уже мчались по неосвещенной деревенской дороге, и навстречу нам летели страшные, гнущиеся под ветром деревья. Вдруг ты затормозил, распахнул дверцу с моей стороны и с силой вытолкнул меня из машины. Я упала и покатилась. Потом медленно поднялась.

Вокруг стояла тьма. Было жутко холодно. Я обняла себя руками, чтобы согреться. Вдалеке еле светились задние огни уезжающей прочь машины. Я села на каменную обочину, проклиная ветер и твою злобу. Стала ждать.