Книга Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

Она страдала и любила,И рай открылся для любви… —

спасает эпилог. „План твой, – отвечал Лермонтов, – недурен, только сильно смахивает на Элоу «Sœur des anges» («Сестру ангелов». – Фр.) Альфреда де Виньи. Впрочем, об этом можно подумать. Демона мы печатать погодим, оставь его пока у себя“. Вот почему поэма „Демон“, уже одобренная цензурным комитетом, осталась при жизни Лермонтова ненапечатанною. Не сомневаюсь, что только смерть помешала ему привести любимое дитя своего воображения в вид, достойный своего таланта».

Увы, он так ничего и не понял ни в Демоне, ни в сложных отношениях Лермонтова и его «чистой души» – Вареньки Бахметевой, которую он упорно продолжал называть Лопухиной и чьи инициалы – «В. А. Л.» – поставил в посвящении к поэме «Демон».

В свете, когда он появлялся на балах и маскарадах, дамы проявляли к нему повышенный интерес, но этот интерес наталкивался на колкости, холодность или бесцеремонное отношение – раз поняв природу светских симпатий, он не имел никаких иллюзий. Дамы обижались. Однажды он вызвал большое неудовольствие императорского двора. На одном из балов-маскарадов с ним завели речь две маски в голубом и розовом домино. Все знали, кто скрывается под этими масками, и соблюдали этикет (под масками, как считается, скрывались либо царские дочери, либо одной из них была даже сама императрица). Лермонтов не проявил ни малейшего уважения к их инкогнито: он подхватил парочку домино под белы ручки и прошелся с ними, весело пикируясь, чем вселил ужас в самих дам и во всех, кто знал, что это за таинственные маски. Пикантность ситуации была в том, что поэта никак нельзя было обвинить во фривольности, иначе пришлось бы открыть всем, кто скрывался под масками!

Но сам поэт на этом не остановился. Словно злой гений толкал его в бок: в «Отечественных записках» он опубликовал стихотворение «Первое января», которое начиналось словами «Как часто пестрою толпою окружен…» и завершалось отчаянным:

О, как мне хочется смутить веселость ихИ дерзко бросить им в глаза железный стих,Облитый горечью и злостью!..

Свет получил свой приговор. И не замедлил приговорить Лермонтова. А ведь, казалось бы, судьба устраивается, вот и император произвел перед Новым 1840 годом его в поручики. Бабушка питала надежду, что Мишенька успокоился. Благо вокруг него теперь не беспутные офицеры, а солидные люди вроде Жуковского и Вяземского.

Новые события показали, что бабушка заблуждалась. Мишенька ничуть не изменился. Напротив, переболев разлукой (вечной) с Варенькой, он обратил внимание на рано овдовевшую княгиню Марию Щербатову. Неизвестно, какие отношения их связывали, но сплетники говорили, что княгиня неравнодушна к поэту и даже подумывает о замужестве.

Вокруг княгини как богатой вдовы вертелось множество шалопаев, и одним из таковых был сын французского посланника Эрнест де Барант. В свете этот молодой человек был известен как ловелас и бретер – именно за эти два его качества отцу, Просперу де Баранту, пришлось срочно изымать Эрнеста из Франции и трудоустраивать своим секретарем в дипмиссию. Эрнест домогался Щербатовой почти открыто. Обнаружив, что в соперниках у него – красавца, как он считал, неотразимого для женщин, – какой-то неказистый офицеришка, он был в ярости. Столкновения было не избежать.

Оно и случилось на балу у графини Лаваль. Причина ссоры осталась неясна: то ли Баранту подсунули еще юнкерское четверостишие Лермонтова, якобы оскорбляющее предмет их общих воздыханий, то ли подсунули ему злополучное стихотворение «На смерть поэта» и объяснили, что оно оскорбляет всех французов. По-русски Барант говорил плохо, смысла стихотворения мог и не уяснить. Известно одно: Барант потребовал объяснений, Лермонтов отговорился, что все, что он слышал, – клевета. На что Барант воскликнул: «если все переданное мне справедливо, то вы поступили дурно». «Я ни советов, ни выговоров не принимаю и нахожу поведение ваше смешным и дерзким», – холодно сказал Лермонтов. Барант пылко ответил: «Если б я был в своем отечестве, то знал бы как кончить дело». «Поверьте, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы, русские, не меньше других позволяем оскорблять себя безнаказанно», – тут же парировал Лермонтов. Баранту оставалось лишь вызвать его на дуэль.

Дуэль проводилась в строжайшей тайне. По требованию Баранта решили драться на шпагах, а в случае неудачи – на пистолетах. Секундантом Баранта был Рауль д’Англес, секундантом Лермонтова – Алексей Столыпин (Монго). Дрались на Черной речке. Шпаги почти сразу пришлось оставить, так как шпага Лермонтова переломилась у эфеса почти сразу, Барант едва успел его царапнуть по руке своим клинком. Когда перешли к пистолетам, Барант промахнулся, а Лермонтов выстрелил в сторону. На том дуэль и закончили: противники пожали руки и разошлись.

А. А. Столыпин-Монго в костюме курда

М. Ю. Лермонтов (1841)

Но почти через две недели о поединке просочились какие-то слухи, и от Лермонтова потребовали дать объяснение. Он не стал запираться и признал, что дуэль была, но противники помирились, да и обошлось без последствий. Тогда потребовали назвать имя особы, из-за которой стрелялись, и кто был секундантом. Лермонтов молчал. 10 марта его посадили под арест. Когда стало ясно, что он будет молчать и дальше, его секундант Столыпин сам явился к начальнику штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельту, а не добившись допроса у Дубельта, написал Бенкендорфу признание в соучастии. Лишь после этого он был подвергнут допросу.

Дело шло медленно, поэт сидел под арестом сначала в Ордонансгаузе, потом, с 17 марта, на Арсенальной гауптвахте. Писал стихи, среди которых несколько замечательных, рисовал картинки, пил вино и встречался с друзьями. На допросе он честно сказал, что стрелялся, поскольку его вызвали, и он защищал честь русского офицера. Это признание встретило понимание. Все шло к тому, что поэта отпустят без наказания. Однако он имел неосторожность так же правдиво показать, что не промахнулся, а стрелял в воздух. И его слова стали известны Эрнесту де Баранту. Горячий молодой человек обиделся. Его отец в это время делал все, чтобы оставить сына в Петербурге, а сын стал всем говорить, что Лермонтов – врет. И эти слухи дошли уже до Лермонтова. Недолго думая, поэт написал Баранту записку и потребовал встречи, каковая и состоялась прямо там, на Арсенальной гауптвахте. Теперь уже Лермонтов был готов вызвать его за клевету. Объяснение состоялось, честный ответ Лермонтова молодого дуэлянта удовлетворил. В тот же вечер Барант уехал за границу. Следствие по делу закончилось.

Однако к обвинению в участии в дуэли присовокупили также побег из-под стражи (тот выход в коридор, где он встретился с Барантом) и вторичный вызов на дуэль. Военный суд постановил лишить Лермонтова чинов и прав состояния, генерал-аудиториат решил подвергнуть его трехмесячному аресту и выслать в армейскую часть, но император приказал тотчас же перевести Лермонтова в Тенгинский пехотный полк на Кавказ. Секунданту Столыпину указали, что в его лета полезно служить отечеству, а не вести праздный образ жизни.