Книга Снег над барханами - Сергей Коротков

— Вас понял, товарищ капитан. Что с пленными делать?

Офицер бросил презрительный взгляд на трех измученных, в полуобморочном состоянии, связанных диверсантов.

— С ними пусть останется Абай и Мирзо. Близко не подходить, в разговоры не вступать, воды не давать и никакого мщения. Слышите меня, дехкане? Советской власти эти трое нужны живыми, у них есть важная информация, которая пригодится командованию. Вам понятно?

Два местных ополченца закивали, потрясая один топором, второй кухонным ножом для разделки мяса.

— Дождетесь подмогу из центра и сдадите пленных офицеру НКВД. Усекли?

— Ага.

— Да, капитана.

Делягин еще раз посмотрел на лежащих в пыли связанных фрицев. Поисковая группа обнаружила их в распадке между барханами недалеко от яйлака. Закопанных в зыбучие пески по самую шею. Один из немцев, укушенный скорпионом в щеку, находился при смерти, покрывшись бордовыми пятнами и выпуская желтую пену изо рта. Двое других были не намного лучше — солнце и страх выжали из заложников все соки. Некогда здоровенные мужики теперь представляли собой жалких заморышей.

«Никуда они не денутся отсюда! — подумал капитан, вскакивая в седло единственной лошади в группе. — А вот нам еще предстоит помучиться».

— Мирзо, ты остаешься за старшего. Смотри мне, пленных сохранить живыми и сдать милиции или НКВД. Если вдруг что-то пойдет не так или заметишь опасность, запали вон тот хлев. Да-да, не таращь глаза, просто запали его! Столб дыма мы издалека увидим, и я пошлю вам помощь. А хлев этот я хозяевам отстрою. Лично. Понятно?

— Да, капитана. Така точна! — смешно козырнул, вскинув ладонь к чалме, дехканин в драном полосатом чапане.

— Старшина, ты почему еще тут? Живо в Зарафшан! — гаркнул Делягин и, когда горстка людей на верблюдах, улюлюкая, скрылась за аулом, обратился к Гугуш:

— Девочка, давай верить в то, что твой дед и лейтенант живы. Просто верить. И все, — и тут же рявкнул: — Рядовой Нигматуллин! Рацию на волну штаба САВО. Скорей!

— Есть!

Пока мужчины докладывали в центр о пленных и своих планах, находясь в опустошенном Кызылкудуке, Гугуш смотрела вдаль, на юг. Туда, где сейчас находились два ее самых любимых человека.

Она не верила, она — знала, что оба живы.

* * *

Служба в спецподразделении ваффен-СС приучила Йозефа к железной дисциплине. Немедленное исполнение любого поручения или приказа старшего офицера воспринималось как нечто должное и, безусловно, правильное. Все диверсанты знали, на что идут, каждый раз покидая базу. Смерть в постели родного дома от инфаркта не была легче, разве что выглядела красивее, чем в бою. Без крови на теле. Смерть — она и есть смерть. Всегда и для всех одинаковая: внезапная и неотвратимая.

Героями хотели стать многие, но получалось у считаных единиц. Вероятность оказаться погибшим на спецзадании, по официальным данным статистического управления рейха, была семь процентов, а на самом деле в десять с лишним раз больше. Только об этом нельзя было говорить вслух. Даже на кухне, в кругу близких людей. «Без вести пропавший» — такое определение устраивало власти и внушало надежду родственникам на самом деле погибшего воина. Товарищи Йозефа один за другим не возвращались из рейдов, погребенные то в песках, то во льдах, то в болотах или сгорев в огне. Норвегия, Ливия, Британия, Испания, Алжир и Марокко, Польша и Кавказ, Украина и вот сейчас Средняя Азия… Список мест высадок все увеличивался, наград прибавлялось, а вот званий нет. Потому что награды были посмертными. И при этом Родина ничего не знала про подвиги своих сынов — все операции проходили под грифом «Строго секретно», прах погибших впитывала чужая земля, а возвращение редких выживших никак не афишировалось. Это была их, десантников СС, работа — закулисная тайная война, секретные задания, существующие только на бумаге, в сейфе Скорцени и Гиммлера.

Да и какая, к чертям собачьим, Родина?! Мать Йозефа была славянкой. Чешской проституткой в порту Ганновера. И по ее словам, папенька у него был — самый что ни на есть чистокровный немецкий моряк, забулдыга и бабник.

В спецназ СС брали только истинных арийцев, но как-то решили создать батальон, набирая туда выходцев из стран Восточной Европы, «шоколадок» из Северной Африки и «полунемцев». Показав себя отлично в двух операциях, Йозеф был переведен в отряд специального назначения к самому Скорцени. С полугодовой стажировкой — усиленная теория и активная практика. И он не подкачал.

В особую группу гауптштурмфюрера СС Карла Мютца Йозеф был зачислен недавно, после операции на Кавказе, за которую он, альпинист-диверсант, получил свой первый Железный крест «За взятие Эльбруса и водружение на нем флага Германии». Его знания по скалолазанию могли пригодиться и при переходе южной границы СССР в Афганистан.

А теперь он, раненый и больной, лежал среди камней в пустыне, обвязанный динамитом и с зажатым под мышкой гранатометом, отсчитывал последние секунды своей жизни. То, что он «не жилец», Йозеф понял, еще будучи искусанным термитами, наблюдая за товарищами, почему-то упорно отводящими от него взгляды и нервно исполняющими хаотичные приказы офицера. Он понял, что этот рейд станет роковым и для него, и для всех остальных. Их не заберет самолет, не спасут моджахеды, эти лживые, хитрые бандиты гор. Его, Йозефа, не обнимет пышногрудая медсестра в военном немецком госпитале, не приласкает умирающая от туберкулеза мать, и не повесит ему на грудь второй Железный крест Адольф Гитлер.

Всматриваясь с высоты холма в марево далекого пустынного миража, он увидел другое… Кусочки его тела, разлетевшиеся после самоподрыва, растаскивают по норам и щелям песочные твари, а душа, терзаясь и извиваясь, не возносится в рай, нет. После расстрелянных жителей польской деревушки и мальчика-эфиопа, которого ему пришлось зарезать, чтобы тот не выдал замаскированный дозор РДГ, Йозефу был доступен только ад. Горячий, как эта пустыня. Ежедневный и бесконечный ад.

Он застонал, закрыл глаза и замотал головой. «Господи, прошу тебя, только не это. Я слишком молод, чтобы умирать. Я хочу жить! Слышишь, Господи? Жить, где тебе будет угодно. Даже здесь, в этой проклятой пустыне! Я искуплю свои грехи, Господи… Спаси меня, помоги…»

Йозеф с трудом разлепил заплаканные, присыпанные пылью ресницы.

И обомлел.

Прямо перед ним сидел какой-то старик-азиат в нелепой национальной одежде. Молча и не предпринимая никаких действий, он просто смотрел в его, Йозефа, глаза. Карие, но чистые, с глубоким осмысленным взором, глаза старца не несли в себе угрозы, не предвещали ничего страшного, но они заставляли вглядываться в них, тонуть, проникать разумом во что-то сокровенное и высокое.

В затуманенной голове Йозефа вдруг раздался тихий, спокойный голос, говорящий на каком-то неправильном, трудно понятном русском языке:

— Песок не хотеть твоя кушать. Никто не хотеть твоя смерть. Однако спать нада, солдат. Стрелять не нада. Думать не нада. Говорить плохо не нада. Просто спать и ждать. Мать смотреть на тебя. Мать ждать тебя. Там, далеко. Где пески времен много-много лежать и ждать. Моя, однако, правда говорить. Нада спать, солдат…