Книга Калигула - Игорь Князький

Что же касается нарастающего с годами в правление Тиберия действия закона об оскорблении величества, то в этом отразились не только перемены в характере стареющего императора, но и та самая двойственность его, так точно подмеченная Дионом Кассием. Презирая — и заслуженно — окружающее его раболепие и носителей этого постыднейшего из человеческих пороков, Тиберий одновременно жестоко бил по тем, кто не желал пресмыкаться перед властью, кто стремился сохранить человеческое достоинство и отстаивал свое право на свободу, совершенно, кстати, при этом не угрожая ничем существующему правлению и правящему императору.

Тиберий проделал эволюцию, совершенно обратную Августу. Молодой Октавиан был совсем не чужд жестокости. Достаточно вспомнить проскрипции триумвиров, в коих роль его была очень заметной. Можно поразиться его холодной жестокости, когда после взятия города Перузия он обрывал просивших его о пощаде пленных тремя словами: «Ты должен умереть!»{142} А после битвы при Филиппах двум пленникам, отцу и сыну, молившим о пощаде, велел жребием или игрой на пальцах решить, кому остаться в живых, а потом смотрел, как оба они погибли — отец поддался сыну и был казнен, а сын после этого сам покончил с собой{143}. Есть даже сведения, что Октавиан пытал как раба претора Квинта Галлия, коего заподозрил в замысле покушения на себя, и даже казнил собственными руками, выколов сперва несчастному глаза{144}. И как не похож на себя молодого мудрый принцепс Август, при котором никто не пострадал за вольные или строптивые речи и которого не смущают разбросанные в курии, где заседает сенат, многочисленные подметные письма, каковые он спокойно и обстоятельно опровергает, не позволяя искать сочинителей. Даже знаменитый случай, когда Август застал своего внука за чтением сочинений Цицерона и, к его изумлению, — он-то знал о роли дедушки в гибели прославленного оратора и философа — с глубоким почтением отозвался о нем как о достойнейшем человеке, великом мыслителе и римском патриоте, не стоит расценивать только как проявление изощренного лицемерия. Такие слова о Цицероне требовали от Августа и мужества, ведь познания внуков о событиях времен его союза с Марком Антонием и Лепидом не были для него тайной. А умение отдать должное великому человеку независимо от обстоятельств личных с ним отношений всегда достоинство.

В стареющем же Тиберии невозможно увидеть былого славного воителя, подарившего Риму столько новых земель и отразившего столько грозящих державе бед, человека, которого до середины шестого десятка лет жизни никто не мог уличить ни в одном пороке, исключая излишнее пристрастие к благородному напитку. Он не только не сумел удержаться на уровне достойных начинаний первых лет собственного правления, но и сам, своею же рукой разрушил на века, на тысячелетия представление о себе как о достойном правителе.

В чем же истинная причина столь разительных перемен в Тиберии? Только ли в двойственности его натуры? А может, само раболепие и угодничество его окружения так скверно воздействовали на него? Или главную роль сыграли трагические истории, пережитые им? Зловредное влияние людей из его ближайшего окружения, наконец?

Скорее всего, и первое, и второе, и третье… На все поставленные вопросы можно без колебаний дать утвердительный ответ. О двойственности натуры Тиберия, о «людях, созданных для рабства», в его окружении уже немало говорилось. Но еще в давние времена историки связывали трагический поворот в правлении Тиберия со смертью его сына Друза, случившейся в 23 году. Со следующего года закон об оскорблении величества стал применяться все чаще и чаще… Но самой зловещей личностью в окружении Тиберия, оказавшей сильнейшее на него влияние, безусловно всеми признается префект претория Луций Элий Сеян. Кто же был этот человек, этот злой гений Тиберия, сыгравший немалую роль и в судьбе нашего героя Гая Цезаря Калигулы?

Сеян родился, по одним данным, около 20-го, по другим — около 16 года до н. э. в городке Вульсинии. Происхождение его высокой знатностью не отличалось. Отец принадлежал к сословию всадников, мать — к известному роду Юниев. Очевидно, позднее он был усыновлен кем-то из знатного рода Элиев, потому и стал именоваться Луций Элий Сеян. С молодых лет он был близок к семье правящего принцепса. Уже в ранней юности состоял при внуке Августа Гае Цезаре и в 4–1 годах до н. э. сопровождал его в поездке на Восток. Возможно, тогда он и познакомился с Тиберием. Особое доверие Тиберия Сеян завоевал во время грозных событий памятного для римлян паннонского бунта легионов, когда он состоял в свите Друза вместе со своим отцом Сеем Страбоном. В успокоении мятежных войск Сеян и Страбон проявили себя весьма достойно, и Тиберий высоко оценил это. Сей Страбон был назначен префектом Египта, а Луций Элий Сеян стал единственным префектом — ранее их было два — преторианских когорт, расквартированных в Италии близ Рима и бывших гвардией принцепса. Именно Сеяну принадлежит честь слияния разбросанных по разным местам подразделений в единое воинское соединение, расположенное в лагере у самой столицы — на холме Виминал. Девять тысяч воинов преторианцев с этого времени стали надежной опорой императора в столице.

Сеян быстро проявил себя как умелый начальник преторианской гвардии. Он стал самолично назначать центурионов, трибунов, возглавлявших когорты, заботился о рядовых воинах, регулярно посещая их в лагере и интересуясь их нуждами, он обращался к ним по именам, доверительно беседовал с ними. Тиберия он убедил в том, что разбросанные подразделения трудно контролировать и это неизбежно приведет к ослаблению порядка и дисциплины. Находясь же в едином лагере, когорты будут под неусыпным контролем единого же префекта преторианцев, а в случае необходимости девять соединенных когорт могут действовать с должной решительностью и успехом, чего никак нельзя ожидать от подразделений, которые разбросаны по разным местам и в которых дисциплина уступила место распущенности.

Тиберий не мог не признать правоты Сеяна и действенности его руководства преторианцами. Предложенные Сеяном меры с точки зрения укрепления боеспособности гвардии и безопасности императора были своевременны и вполне эффективны.

Тацит так характеризует Сеяна, объясняя причины его столь удивительного для окружающих успеха:

«Сеян достиг этого не столько благодаря свойственному ему хитроумию (ведь и его одолели тем же оружием), сколько вследствие гнева богов, обрушенного ими на Римское государство, для которого и его возвышение, и его низложение были одинаково роковыми. Тело его было выносливо к трудам и лишениям, душа — дерзновенна; свои дела он таил от всех, у других выискивал только дурное; рядом с льстивостью в нем уживалась надменность; снаружи — притворная скромность, внутри — безудержная жажда главенствовать, и из-за нее — порою щедрость и пышность, но чаще усердие и настойчивость — качества не менее вредоносные, когда они используются для овладения самодержавною властью»{145}.