Книга Пропавший легион - Гарри Тертлдав

— Жители западных провинций, там, за проливом, завидуют нам. Уже семьдесят лет яд Казда сочится в наши земли. Он сжигает наши поля, убивает наших крестьян, захватывает и морит голодом наши деревни и города, оскверняет жилища нашего бога. Мы сражались с приверженцами Скотоса везде, где только могли. Но они как саранча: на место каждой издохшей твари рождаются две новых. Их посол сплел свою паутину в самом Видессосе. Авшар Проклятый не сумел в честном поединке одолеть солдата Империи и начал вязать сети подлости и обмана. Он подослал заколдованного человека, как ядовитую змею в ночи, чтобы умертвить того, кого он не смог убить в открытом бою.

Толпа, к которой он обращался, низко, гневно загудела, словно земля перед землетрясением. Маврикиос дал этому гулу набрать силу и поднял руки, призывая к молчанию. Ярость в голосе Императора была не ораторским трюком — он гневался по-настоящему.

— Когда же его преступление раскрылось, этот зверь из Казда удрал, как трус, прикрывая свои следы грязным, богопротивным колдовством. И снова он убивал, и снова он убивал не своими руками. — На этот раз ярость толпы улеглась не сразу.

— Достаточно, говорю я вам! Достаточно! Слишком часто Казд нападает на нас и не слишком часто получает отпор. Их бандам нужно дать хороший урок. Да, мы терпеливы со своими соседями, но мы памятливы на преступления. И злодеяния Казда лежат далеко за гранью, до которой можно прощать!

Последняя фраза почти утонула в гневных воплях разъяренной толпы.

Марк подверг речь Императора критическому анализу и не нашел в ней изъянов. В душе он восхищался даром Маврикиоса, который от слова к слову вырастил в душах людей гнев, подобно тому как каменщик возводит здание из кирпичей — ряд за рядом. Его откровенность была для толпы эффектным новшеством.

— Война! — заревел Амфитеатр. — Война! Война!

Слово отдавалось эхом и раскатывалось по Амфитеатру, как дикий перезвон колоколов. Император позволил людям покричать всласть. «Возможно, он наслаждается, видя, как объединяется его народ», — решил Марк. Он использовал всеобщую ненависть к Казду, чтобы преодолеть сопротивление бюрократов, которые постоянно ставили ему палки в колеса.

Наконец император поднял руки, и люди медленно успокоились.

— Благодарю вас, — сказал он собранию. — Вы поддержали меня в том деле, которое было правым в любом случае. Время полумер прошло. В этом году мы ударим всей силой. Я сам поведу войска. В следующем году Казд уже не причинит нам беспокойства!

Последние приветственные крики — и арена опустела, но люди все еще в возбуждении переговаривались. Когда наконец Император пошел к выходу, стражники тоже позволили себе немного расслабиться.

— Ну, что ты думаешь об этом? — спросил Скавр Гая Филиппа, когда они или к казарме.

Старший центурион почесал свой шрам на щеке.

— Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему далеко.

Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда, то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию — это слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких холодных расчетливых людей, как Сфранцез.

— А кроме того, — неожиданно добавил Гай Филипп, — глупо говорить о своих триумфах до того, как ты их получил.

«И в этом, — подумал трибун, — старший центурион был, как всегда, прав».

Глава 7

— Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, — доложил Фостис Апокавкос утром второго дня после объявления императором войны. — Он сказал, что его зовут Сотэрик, чей-то там сын.

Это имя ничего не говорило Марку.

— А он не сказал, чего ему нужно от меня?

— Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они… — И Фостис добавил сочное латинское ругательство.

Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян — лучше, чем надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным.

Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках.

И… Марк наконец заметил:

— Ты побрился! — воскликнул он.

Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.

— Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко — единственная борода в казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете — бритье приносит больше неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?

— Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней назад? Знания никогда не бывают излишними.

«Подумать только, — сказал он про себя, — кажется, моими устами говорит Горгидас…»

Прислонившись к стене казармы, солдат-наемник с восточных островов терпеливо дожидался римлянина. Это был крепко сложенный человек среднего роста с темными волосами, голубыми глазами и бледной кожей, выдававшей в нем северянина из княжества Намдален. В отличие от большинства своих соплеменников, он не выбривал сзади голову, и длинные волосы копной падали ему на плечи. На вид ему было не больше тридцати двух — тридцати трех лет.

Когда намдалени увидел трибуна, он выпрямился, подошел к нему и протянул две ладони в обычном приветствии. Скавр тоже подал ему руку, но вынужден был заметить при этом:

— Боюсь, что не знаю твоего имени.

— Разве? Прошу прощения, я называл себя твоему солдату. Меня зовут Сотэрик, сын Дости из Метепонта. Из Княжества, разумеется.

Апокавкос опустил полное имя Сотэрика, но и в таком виде оно ничего не говорило Марку. Однако римлянин что-то слышал о его родном городе.

— Метепонт? — нахмурился он. Затем припомнил:

— Родина Хемонда?

— И Хелвис. Она моя сестра.

Теперь Марк присмотрелся к нему внимательнее. Прежде Хелвис не упоминала о своем брате, но он видел их несомненное сходство. Цвет кожи у них был одинаковый, однако это еще ни о чем не говорило — у многих намдалени кожа была светлой. Но у Сотэрика был тот же изгиб рта, хоть и более жесткий, лицо его, как и у Хелвис, было широким, с крупным подбородком. Нос у нее короче и прямее. Трибун вдруг сообразил, что слишком долго изучает лицо гостя, а это может показаться невежливым.