Книга Утоли моя печали - Юлия Вознесенская

— Как все запущено, Боже мой! — покачала я головой. И принялась пересказывать «Преступление и наказание»…

Мы долго, очень долго шли и разговаривали в темноте, а потом вдруг увидели, что пространство вокруг нас начало светлеть, дорога под ногами стала проступать сквозь тьму белесой длинной полосой. Случилось это тогда, когда мы заговорили о Евангелии. Я только что пересказала сцену чтения Евангелия Сонечкой Мармеладовой, рассказала про воскрешение Лазаря. Тут Наталья спросила, а читала ли я сама Евангелие, хорошо ли я его знаю? Как всякий человек, считающий себя интеллигентным, я прочла Новый Завет, потратив на это целую ночь и делая какие-то выписки; я посчитала, что этого достаточно, чтобы впредь иметь право при случае заметить, что Евангелие мною изучено. Так я Наталье и заявила: изучала, мол.

— Тогда объясните мне, как мог Отец Христа допустить Его распятие! Он же мог всех этих распинателей в асфальт закатать!

— Тогда не укладывали асфальт по дорогам.

— Ну, так просто в лепешку расшибить! Зачем надо было, чтобы Христос погиб за людей?

— Говорят, затем, чтобы обезвредить их грехи и дать им возможность спасти свои души.

— За какие грехи?

— За любые и за все. За мои, за твои…

— Вот лично за мои?

— Думаю, да.

— Значит, Христос отдал жизнь за то, чтобы снять с меня те пятьсот рублей?

— Ох, Наташка, отстань! Я сама во всем этом плохо разбираюсь. И забудь ты, наконец, про эти несчастные пятьсот рублей! Не ходила я в агентство «Ника», а ты там не сидела с Ницше в руках! Не было этого!

— Не было?

— Не было, не было! Угомонись Христа ради!

Я внимательно поглядела на Наталью: в редеющем сумраке ее взволнованное лицо проступало все четче, и я с удивлением заметила, что нет в нем никакой тупости, ни природной, ни «социально приобретенной» а оно очень даже милое, живое и с умными ясными глазами.

— Теперь ты можешь отпустить мою руку, Наташа. Мы видим дорогу и даже друг друга.

— Да я уже не от страха держусь за вашу руку, Ирина Владимировна, а по дружбе. Вы такая хорошая и умная! Лучше вас была только моя баба Нюра.

— Чем же она была лучше меня?

— Так ведь она была умней и культурней вас, вы уж не обижайтесь, Ирина Владимировна.

— Ну, вот ты бы и рассказала мне, чем баба Нюра была умней и культурней меня.

— Вы не обидитесь?

— Не обижусь, обещаю.

— Тогда я скажу. Ну, умнее вас она была потому, что верила в Бога. Она-то все и про Него, и про жизнь и смерть понимала. Я слышала, как она говорила своим подругам, таким же старушкам: «Нам, милые мои, главное теперь к смерти подготовиться. Умирать ой как не просто! А уж после смерти, если на земле не готовился, совсем худо придется». И знаете, как она сама к смерти подготовилась? В ящике комода у нее лежала одежда, в которой она велела себя положить в гроб, и деньги на похороны, на поминки и на крест. Остальные ящики были пустыми — она все раздала еще за месяц до смерти. Оставила себе только постель и одну смену белья. На ней была ночная рубашка, и под кроватью стояли тапочки, и это все, что она себе оставила: даже свой халат она подарила соседке, как только перестала сама вставать в уборную. Бабульки, ее подружки, тайком привели к ней священника, и он ей отпустил грехи за всю жизнь. И в ту же ночь она умерла во сне, никто до утра и не заметил. Ну, скажете, что она не умная?

— Конечно, умная. А в чем выражалась ее высокая культура?

— А вот в чем. Я ее как-то спрашиваю: «Баба Нюра, ну, скажи по правде, ты за свою жизнь хоть раз кого-нибудь «дураком» назвала?» Знаете, что она мне ответила? Ну, вот ни за что не угадаете! Она мне ответила так: «Если бы я дурака когда-нибудь встретила, может, и назвала бы». Для нее не было ни дураков, ни воров, ни злодеев, а были только несчастные. Я вот думаю, Ирина Владимировна, что вот такая ее любовь ко всем людям без разбору — это и есть культура. А теперь можно я задам вам один вопрос?

— Можешь. Я еще не совсем устала от твоих вопросов.

— Вы совсем простили меня за те пятьсот рублей?

— Дело не в деньгах, Наташенька.

— Я понимаю. Я хотела спросить, если мы куда-нибудь придем и нам придется расстаться, вы не будете меня вспоминать как мошенницу?

— Ну конечно нет, девочка! Я буду вспоминать, как мы с тобой шли по этой пустынной дороге и беседовали о «Бедных людях» и о Раскольникове, о Сонечке Мармеладовой, как ты мне рассказывала о своей прекрасной бабе Нюре. И при этом говорила ты нормальным русским языком!

— Спасибо. Я тоже никогда вас не забуду, Ирина Владимировна. Я многое поняла о жизни благодаря вам, и теперь, если бы мне дали еще одну жизнь, я бы жила совсем по-другому.

— Прости и ты меня, Наташа.

— А я-то вас за что должна прощать? Вы мне никакого зла не причинили.

— Я презирала тебя и в той жизни не хотела бы иметь с тобой ничего общего. Нам пришлось столько пройти по этой дороге во мраке, чтобы понять друг друга и полюбить.

— Так вы тоже меня любите, Ирина Владимировна?

— Конечно. Пожалуй, я люблю тебя больше всех своих учеников, оставшихся там, в той жизни.

— Ирина Владимировна, а можно я вас поцелую?

— Конечно, родная!

Мы трижды расцеловались и хотели идти дальше, но тут увидели, что от основной дороги вправо отходит узкая дорожка, почти тропинка. Откуда-то сверху прозвучал громкий и ясный голос, но слов я не поняла, зато увидела в небе над нами светлую фигуру неясных очертаний, с двумя широкими крылами.

— Ой, Ирина Владимировна! — сказала Наташа, глядя вверх сияющими глазами. — Это мой Ангел Хранитель, он говорит, что я должна теперь идти по правой дороге. Мне так не хочется с вами расставаться, но я чувствую, что должна послушаться.

— Иди, милая, и храни тебя Господь!

— И вас тоже, Ирина Владимировна. Я вас никогда не забуду, я за вас молиться буду!

Наталья пошла по правой тропе, поминутно оглядываясь на меня. Мы махали друг другу рукой, пока она не скрылась за каким-то смутным светлым холмом, едва проступающим из серого тумана.

Я снова долго шла почти вслепую, едва различая под ногами дорогу, и вспоминала всю историю своего знакомства с Натальей, от «Ники» до встречи с Ангелом Хранителем.

Слева от дороги вдруг послышался девичий смех, негромкий, но звонкий, словно небольшой колокольчик. Ему ответил другой колокольчатый голос, от первого почти не отличный, но слов я не разобрала. Туман на левой стороне дороги чуть-чуть рассеялся, и стала видна неширокая дорога, вливавшаяся в мою; я почти не удивилась, когда навстречу мне из тумана, держась за руки, вышли обе Ромулетты.

— Это мы! А мы вас давно тут поджидаем! Здравствуйте! — наперебой затараторили они, подбегая ко мне. Личики их сияли, и сами они были какие-то новенькие, отмытые, с ясными глазами.