Книга Прокурор для Лютого - Федор Бутырский

Человек, лежавший в этой палате, наверняка был не бедней французских королей эпохи абсолютной монархии — «богатство и власть» прочитывалось на его лице, несмотря на бледность и болезненную одутловатость. «Государство — это я», — сказал кто-то из Людовиков. Теперешние же хозяева жизни, хотя и вынуждены договариваться между собой, как именно следует делить общероссийские богатства друг с другом (таким образом, естественно ограничивая общероссийское воровство), могут с уверенностью сказать: «Государство — это мы».

А уж если такой человек имеет статус функционера…

Тогда даже такого чрезмерного комфорта может показаться мало. Правда, показной комфорт почти никогда не приносит комфорта внутреннего, и к обитателю палаты это относилось в полной мере.

Больной — высокий, седовласый мужчина представительной внешности — осторожно опустив подагрические ноги на пол с электроподогревом, нащупал ступнями мягкие тапочки. Теперь, когда первый кризис прошел, он чувствовал себя значительно лучше. Правда, главный вопрос — что будет с его деньгами, вложенными в проект «Русский оргазм», до сих пор не давал ему покоя. Но сегодня он кажется получит ответ и на этот вопрос… Это должно было произойти сейчас — пять минут назад охрана доложила по мобильному телефону, что сюда следует тот самый человек, от которого зависел внутренний комфорт функционера — и не одного его.

Скрипнула дверь — обитатель палаты поднял глаза и, насилуя мышцы лица, изобразил нечто вроде улыбки. Консервативный костюм, либеральный галстук, очки в старомодной золотой оправе, а главное — жесткий, всепроникающий взгляд долгожданного посетителя всегда заставлял функционера ежиться — и двадцать лет назад, когда он работал в аппарате ЦК КПСС, и лет десять назад, когда получил свой первый министерский портфель, и даже теперь, когда находился, казалось, на одной из заоблачных вершин кремлевской власти.

— А, Прокурор… — улыбка на лице больного вышла неестественной, резиновой, и он поспешил спрятать ее, — очень тронут…

Прокурор мягко подошел к кровати, осторожно присел на краешек и, одернув полу белоснежного халата, с показным чувством пожал руку функционера.

Начало беседы было недолгим, но легко предсказуемым. Неизбежные сочувствия, сдержанные восклицания, вопросы «как здоровье?», «что говорит лечащий профессор?», «когда мы вас, наконец, увидим на службе?» — и столь же неизбежные ответы: «спасибо, что пришел ко мне, дорогой друг — только ты меня и помнишь», «как Бог даст», «помаленьку», «без меня, наверное, эти подлецы совсем работу забросили». Дипломатический этикет для людей калибра Прокурора и его собеседника — тягостная, неизбежная рутина.

Обитатель люксовой палаты, бормоча нечто однообразно-успокоительное, смотрел на собеседника исподлобья и немного настороженно — не для протокольных же вежливостей пожаловал к нему этот страшный человек! Не радость же свою демонстрировать!

Прокурор, задав все положенные вопросы и дождавшись угадываемых ответов, замолчал, замешкался — перехватив взгляд функционера, он сразу же перешел к делу:

— К сожалению, пока никаких следов. Работаем.

— А что говорят в МИДе? — лицо высокого кремлевского бонзы враз посерело.

— Занимаются поляками, — кратко и уклончиво ответил Прокурор.

— Долго еще? — вопрос прозвучал на редкость резко и напряженно.

Обладатель золотых очков печально взглянул куда-то поверх головы собеседника.

— Очень много вариантов, надо все просчитать. Потом, разумеется — естественные трудности. Теперь, к сожалению, не времена Ярузельского, мы не можем им так запросто приказать…

— Но ведь ты… должен был держать это на контроле? Почему не уследил? — казалось, еще вот-вот, и больной вновь схватится за сердце, как недавно в своем домашнем кабинете.

— За всем не уследишь…

Функционер наконец-то взял себя в руки — это стоило ему немалого труда. Взгляд его был каким-то странным, загадочным, но собеседник тем не менее понял, что тот имеет в виду.

— Ты что — действительно считаешь, что деньги забрал я? — наконец расшифровал Прокурор, внося необходимую ясность. — Зря считаешь. Мне это ни к чему. Сто миллионов долларов — кажется, это много… Но… — он не успел договорить — больной перебил его куда эмоциональней, чем требовали обстоятельства:

— Я знаю тебя двадцать пять лет!.. Столько всего пережили: крах КПСС, развал Союза, все эти путчи, реформы, весь этот бардак… Я знаю тебя как человека кристальной честности… Ты ведь никогда…

Функционер недоговаривал, но Прокурор прекрасно понимал, что тот имеет в виду. Он, Прокурор, вот уже столько лет принадлежал к высшей политической элите страны. Он был своим, он был одним из тех, кто создавал теперешнюю Россию, а свои неспособны на предательство.

— Сто миллионов долларов — огромная сумма. Слишком огромная. Она не может распылиться по частям, не может исчезнуть бесследно. Мои структуры уже отслеживают прохождение денег по всем крупнейшим банкам мира. Думаю, что скоро многое прояснится, и это снимет с меня нелепые подозрения, — пряча осторожную полуулыбку, Прокурор незаметно полез в боковой карман пиджака — так, будто бы хотел убедиться в наличии чего-то мелкого, но, тем не менее, необходимого в беседе, — а потом и ты, и твои люди в МВД, ФСБ, Кремле и Думе заинтересовали меня, и не только материально… Зачем мне терять репутацию? Зачем настраивать против себя столько уважаемых людей? Что я от этого выиграю? Я ведь, как говаривал один сказочник, дедушка этого поросенка, твоего оппонента по экономическим реформам — «свой, буржуинский». Достаточно того, что мне было обещано. Это немало… Да и сам… — гость скорбно вздохнул и осекся; впрочем, он мог и не продолжать — функционер прекрасно понял, что тот имел в виду: зачем, мол, мне на самого себя компромат плодить?!

— Но кто — кто мог взять? Кто все это организовал? — Ватные щеки собеседника наливались болезненной синевой. — Почему? Ведь все было рассчитано, все было продумано до мелочей! Как так могло получиться?!

Прокурор с самого начала построил беседу так, что функционер оказывался в заведомо невыгодном положении. Гость клиники сознательно недоговаривал, давая повод для двусмысленных трактовок и интерпретаций, обозначал темы скрыто, как бы пунктиром, якобы по забывчивости передергивал известные обоим факты, вынуждая себя постоянно поправлять, неожиданно и без явной на то нужды уходил в глухую оборону, вынуждая оппонента наступать, оголяя тылы.

Гость явно провоцировал функционера на излишнюю откровенность: это было слишком очевидно, но обитатель больничной палаты не замечал подвоха: ему было не до того.

И в конце концов его словно бы прорвало: как из дырявого мешка, посыпались имена, фамилии и должности уважаемых людей, поставивших на «русский оргазм», заскакали аббревиатуры — МВД, ФСБ, ГУО ПР, ФАПСИ, Минюст, Минфин, беспорядочно запрыгали цифры фантастических сумм вкладов…

Прокурор слушал внимательно, ни разу не перебивая собеседника. Когда же тот, обессилев, замолчал, произнес с хорошо скрываемой патетикой: