Книга Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Для ликвидации этой вспышки холеры Матвей Мудров и был откомандирован в столицу…
Он не знал еще, что найдет там свою неожиданную смерть.
Произошло это трагическое событие 8 июля 1831 года…
* * *
При этом надо добавить, что единственная дочь профессора Матвея Яковлевича, Софья Матвеевна, вышла замуж за приятеля Александра Сергеевича Пушкина, отставного майора, тоже писателя, вернее даже поэта, – Ивана Ермолаевича Великопольского.
Летом она жила в его родовом имении под каким-то слишком уж хитромудрым названием: Чукавино[65].
При этом необходимо добавить, что именно с ее позволения был подарен портрет нашего гениального поэта – Александра Сергеевича Пушкина, написанный еще где-то в раннем детстве его…
Самый верный путь к счастью состоит не в желании самому быть счастливым, а в том, чтобы сделать других людей самыми счастливыми.
Когда скончался Федор Петрович Гааз, пользовавшийся в народе столь почетным званием «святой доктор», – то за его гробом двигалась огромная человеческая толпа. Она насчитывала значительно больше, чем двадцать тысяч человек. Это только досужие полицейские чины подсчитали, будто она насчитывает всего лишь около двадцати тысяч человеческих голов.
Впрочем, это уже и не новое какое-то совершенно дело: полицейские всегда поступают именно так, как им нужно. Даже – наиболее выгодно для них…
Полицейские власти даже опасались возмущенных криков, которые могут раздаться вдруг из толпы. Однако толпа вела себя довольно смирно. Короче говоря, в этой толпе собрались все, кто только мог стоять на ногах.
Само уже понимание того, что умер человек, который горою стоял за бедных, за всякого рода нищих и обездоленных, – взволновало уже почти всех людей, которые продвигались в громадной толпе, следовавшей за гробом усопшего.
Говорили, будто еще при жизни «святого доктора» дело доходило однажды до того, что, когда один из любителей седой старины вздумал похвастаться перед ним, показав ему клетку, в которой содержали и без того уже сильно больного бунтовщика Пугачева, – так этот доктор даже взбеленился от гнева, охватившего его как-то мигом и вдруг. И это притом, что никто ни разу не замечал за ним чего-то подобного.
И он тот час повелел – замуровать эту клетку в совсем еще свежем цементе… Знать, так страстно хотелось ему, настолько желал он того, чтобы лишний раз не задевать человека, равного ему абсолютно во всем остальном…
* * *
Надо здесь также упомянуть еще и о том, как относился ко всем его «чудачествам», – гениальный русский писатель – Лев Николаевич Толстой. По мнению Льва Толстого – Федору Петровичу, со всеми его «чудаческими» воззрениями на мир, да и на все окружающее, необходимо было срочно оставить службу в тюремном ведомстве.
К тому же – будучи еще и врачом…
Он должен оставить ее немедленно!
* * *
Однако постепенно, постепенно… и слава этого человека стала вообще забываться. Дальше – и вовсе память о нем начала затухать. Стала вообще какой-то крайне безликой…
Главное же, по нашему мнению, заключалось здесь в том, что уже перемерли все окружающие этого неодолимого в своей святой непокорности человека, в котором они воочию видели, ощущали его неистребимую любовь ко всем страждущим людям. Они, говорят, понимали его сердечную боль… Понимали также, что все это совершается – во имя человеколюбия самого Иисуса Христа!
Особенно это стало забываться, когда перемерли все уже, кто окружал его в молодости. А между ними – было немало именно его людей. Они часто вспоминали о нем, даже писали о нем различные статьи и заметки…
Одним из таких друзей-врагов – был московский митрополит Филарет, с которым он подолгу спорил, иногда – даже брал над ним верх.
Выражаясь церковным языком, миру Филарет, скорее всего, был известен как Дроздов Василий Михайлович…
Так вот, что касается спора их… Говорят, митрополит Филарет однажды, в пылу случившейся между ними размолвки, вынужден был даже извиниться перед Федором Петровичем. Увлеченный спором, он, еще перед этим, как-то сгоряча ответил ему: «Все это видит Иисус Христос», совсем не заметив при этом, что правда – всецело на стороне «святого доктора» Федора Петровича. На что тот возразил ему лишь широко разведенными своими руками.
Подумав, поразмышляв, Филарет все же признался: «Да нет, это совсем не так… Знать, сам Христос оставил меня в этот миг…»
Правда, здесь необходимо еще учесть и то, что очень многие из ныне живущих, успели позабыть уже упомянуть о его благородной миссии. Мало того, что о нем они часто лишь вспоминали, сойдясь где-то в тесном своем кругу…
* * *
Одним из таких людей, если уж он и не был строгим его последователем, – оказался Анатолий Федорович Кони, сам родившийся в 1844 году, то есть, – еще при жизни самого Федора Петровича[66].
Известный юрист, отмеченный даже премией, присуждавшейся самым знаменитым писателям России, отнюдь – не обделенный высокими званиями, «самим» Столыпиным, Петром Аркадьевичем, наделенный даже званием министра юстиции… Правда, несмотря на все это, слишком большое доверие к себе, он все-таки отказался от него, от такого звания. Быть может, душе посчитав его слишком великим и слишком ответственным для себя…
Так вот этот Кони и написал о нем яркий, воистину замечательный биографический очерк, вернее – целую книгу даже, впервые опубликованную в русских журналах 1891, затем – многократно повторенную, причем – с очень большими, притом – чересчур существенными добавлениями.
Впрочем, об этом докторе писали впоследствии многие, также другие авторы.
* * *
Так кем же был этот доктор?
Почему в России он получил такое высокое признание – «святой»… И был назначен главным всех врачом тюремных московских больниц, да и не только их, а затем – и всячески улучшавший жизнь и быт заключенных? Дошло до того, что он собственноручно значительно облегчил всем им кандалы, придумав для этого даже свою, абсолютно новую конструкцию них? Взамен тяжеленных оков, носящих даже специальное название «кандалы генерала Дибича», между прочим, – тоже природного немца?
