Книга Крестник Арамиса - Поль Махалин

Все это время мадемуазель де Шато-Лансон стояла у стола и беспомощно улыбалась, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Несколько мгновений король смотрел на нее и наконец благосклонно поинтересовался:

— Кажется, вам все это не по вкусу, мадемуазель? Конечно, понимаю, насколько тягостна вся эта сцена, но теперь благодаря вашей героической самоотверженности порядок восстановлен — по крайней мере видимый. Отчего же боль и страх так исказили ваше личико?

— Сир, — пробормотала она, — это замужество…

— Допускаю, оно кажется вам скоропалительным… Но как по-другому развязать узел, завершить эту благородную комедию в глазах всего света?.. Как исправить положение, которое вы сами же создали своим благородством?

— Но, сир, я не люблю господина де Нанжи, и господин де Нанжи не любит меня…

— У господина де Нанжи горячая голова, но он добрый и честный дворянин и сумеет оценить ваши высокие душевные качества… Когда он излечится от безрассудной страсти и научится вас понимать, не сомневаюсь, он окажется превосходным супругом, заботливым, любящим и нежным… Да вы и сами привяжетесь к нему и сможете ответить на его чувства. Уверен, еще будете благодарить меня позднее за неожиданную развязку, сделавшую возможным счастье вас обоих.

Вивиана выпрямилась.

— Сир, — произнесла она решительно, — этот брак невозможен.

— Невозможен?! — вспыхнул Людовик, как всегда, при виде препятствия, мешавшего ему осуществить свой каприз.

— Невозможен! — повторила девушка еще тверже.

— Отчего же, позвольте вас спросить? Смелее. Не бойтесь сказать правду королю.

— Потому что я не только не люблю господина де Нанжи, но к тому же люблю другого: доблестного и законопослушного дворянина, и я дала ему слово…

— Но как же тогда, любя и будучи любимой, осмелились вы сейчас…

— Я потеряла голову… Отчаяние моей госпожи, боль и страдание, которые угрожали господину дофину… Я подчинилась безрассудству… Внезапный порыв толкнул меня… рассудок помутился, и я позволила увлечь себя чувству, которое ваше величество великодушно назвали героическим самоотречением.

Людовик пребывал в замешательстве.

— Мадемуазель, я очень сожалею… Вы стали жертвой собственного сострадания… Но уже весь двор осведомлен о событиях сегодняшнего вечера и о готовящемся бракосочетании. Отказаться от этого значило бы превратить великую преданность в великую бессмысленность… Ведь вы этого не хотите…

Вивиана в растерянности посмотрела на него.

— Но это смерть для нас обоих, для господина де Жюссака и меня!.. Умоляю вас, ваше величество, откажитесь от своего требования!..

— Господин де Жюссак?.. Один из моих гвардейцев?.. Так это его вы любите?

— Да, сир, вы слышали этот ужасный крик в коридоре. Это кричал Элион, гвардеец, о котором доложил господин де Бриссак… Ах, верно ли он понял мои слова, адресованные только королю и господину дофину?!.. Неужели он мог поверить, что я предала его? Он подумал, что я бесчестная, лживая, он возненавидел, проклял меня, стал презирать!

— Между тем, мадемуазель, мне кажется сомнительным, чтобы после такого скандала господин де Жюссак решился еще…

— Дать мне свое имя? О, мне нечего бояться: мой Элион человек верный, добрый и сильный… Я расскажу ему правду…

— Расскажете ему?

— И он поймет меня и не оттолкнет. Мы покинем двор, надежно спрячем наше счастье далеко от насмешливого света, и Господь будет хранить нас. Он знает, что я чиста…

Монарх нахмурился.

— Нет-нет, дитя мое, бегство невозможно…

— Но почему? Из-за того лишь, что в момент безумия я взяла на себя вину, которой на мне нет? Я поведаю правду, поведаю так громко, как только можно, чтобы меня услышали, чтобы не потонул мой голос в стенах монастыря или тюрьмы…

Людовик держался величественно, как и подобает королю.

— Мадемуазель, — сказал он, — похоже, вы угрожаете своему государю.

Молодая девушка упала на колени.

— Нет, сир, не угрожаю, а прошу… Этот брак будет свидетельством моей вины перед человеком, для которого я значу… все. О, прошу вас, не заставляйте меня произносить перед алтарем лживую клятву! Пока это сердце способно биться, оно будет принадлежать только Элиону де Жюссаку… Сир, спасите нас! Не разлучайте, не приносите нас в жертву! Имейте сострадание!

Она зарыдала. Слезы ручьем полились из ее глаз, она ломала руки, и в горе казалась еще прекраснее. Даже закованный в броню эгоизма Людовик оказался безоружен перед отчаянием этой девушки. Он поднял ее и усадил.

— Ну будет вам, успокойтесь, мадемуазель, — уговаривал король. — Успокойтесь и послушайте меня… Поймите… Постарайтесь почувствовать своим добрым сердцем, понять своей светлой головкой… Забудьте на мгновение ваши беды, взгляните на мои… Постарайтесь осознать возможные последствия своего сопротивления… Как и вы, мой внук любит. Любит женщину, на которой я женил его!.. Эта любовь стала условием его существования, как воздух, как пища, как дыхание…

Если раскроется обман его жены, — а лишь вы одна сумеете отвести подозрения, и завтрашняя церемония окончательно рассеет их, — если ее отнимут у него, открыто или тайно, он не вынесет этого удара — он не оправится от него.

Несчастный, он будет влачить жалкое существование, горестные и мучительные воспоминания о потерянном счастье будут терзать его сердце… Он угаснет на моих руках, безутешный, как угас его отец, мой старший сын, великий дофин. А вслед за ним я и сам не замедлю присоединиться к ним в нашем фамильном склепе.

— О сир! — воскликнула девушка. — Небо никогда не допустит…

— Не допустит чего?.. Чтобы я покинул этот мир, где царят нищета и гордыня? — вздохнул Людовик, улыбнувшись ее наивному протесту. — Не думаете же вы, что я бессмертен?.. Увы! Траур по ушедшим близким напомнил мне, что и я только человек: моя свояченица — королева Генриетта, брат, мой первенец жестоко отняты у меня смертью… Великие полководцы, архитекторы, поэты — лучезарные гении, прославлявшие меня, — их тоже нет!..

Король тяжело вздохнул и с грустью продолжал:

— Бог рассудил так, что в повести моей жизни две главы. В первой я был оглушен хором похвал, шумом побед, опьянен лестью. Сегодня похвалы стихли, победы обернулись поражениями, мой род, моя славная корона — истреблены!.. Я остался совсем один среди гробниц, несчастный король, старик, которого вы хотите лишить его последнего детища…

— Я? Ваше величество, неужели вы могли подумать…

— Повторяю: ревность погубит герцога Бургундского, как только ему докажут, что она небезосновательна… Знаете, что принесет эта смерть? Неизвестность, потемки, бездну… Герцог Бретонский, его преемник, — слишком хрупкое создание, недавно еще от груди… Неизбежно регентство… Неизбежна смута, как было в пору моего несовершеннолетия — гражданская война, столько раз будившая меня в колыбели, приговоры парламента, волнения дворянства и буржуазии! Народ, создающий великих властелинов, великие властелины, создающие маленьких королей — этих Моле, Бланменилей, Брусселей, державшихся на равных со своим господином, и всех Тюреннов, д’Эльбефов, Конти, готовых его погубить!..