Книга Вихрь - Оливия Уэдсли

Взглянув на нее, он заложил ногу на ногу и обхватил колени обеими руками.

— Представь себе семейство, состоящее из отца, матери и, как полагается, двух детей, — начал он шутливо. — Как видишь, милое семейство и вполне французское. Для нашего описания хватило бы двух томов. Отец семейства — профессор… (описание было несколько приукрашено, но выходило очень хорошо) мать семейства, и наконец, самое главное Анжель и я.

— Как все это ново для меня, — сказала Ирэн.

Жан улыбнулся.

— Я был в то время худенький, несчастный и никем не понятый. Это было обыкновенное семейство, обремененное всякими заботами, больше всего о ренте. Я не мог больше выдержать и удрал в Париж, хотя и был беден как церковная крыса. Мы все стремимся в Париж, этот рай нашей мечты, где голодают и зачастую даже умирают, но куда тем не менее все продолжают пламенно стремиться. — В его зеленых глазах промелькнула грусть. — Я не хочу думать о Париже, — сказал он вдруг, — давай пить чай, а потом пойдем туда, — как это называется, — где сейчас музыка.

В этот день играл военный оркестр в павильоне по другую сторону залива, во Фленсбурге.

Жан рассматривал германских офицеров. Все они были высокие, голубоглазые, с коротко остриженными густыми волосами.

— Ты должен быть сегодня таким же немцем, как твоя жена, и съесть бутерброд специального приготовления. Это превосходная закуска.

Бутерброды оказались действительно превосходными. Они состояли из ломтиков черного и белого хлеба, намазанных маслом, с очень вкусными вещами.

Прекрасный оркестр играл на пароходе, пришвартованном к пристани. В небе зажглись звезды; они отражались в темной воде серебристым блеском. Оркестр играл «Парсифаля», и Жан почти плакал, слушая дивные звуки «Хора ангелов». Он держал руку Ирэн в своей и пламенно желал, чтобы Вагнер был французом и чтобы душа великого композитора возродилась в нем.

В прежние годы Ирэн, как большинству людей, казалось, что всякое волнение, вернее его внешнее проявление, всегда смешно.

Благодаря любви к Жану она неожиданно почувствовала, что нет ничего комичного в проявлении прекрасных душевных движений.

В эту минуту Жан был ей очень близок, но она не сознавала, что самое возвышенное в его душе, — это его музыкальность, которая именно сильнее всего действовала на нее.

Жан со вздохом вернулся к действительности и принялся за ужин. Было уже очень поздно, и надо было торопиться на лодку, пока она не отчалила. Нечего было поэтому мечтать о горячем кофе. Он опять пожалел, что они не в Ангеке, в гостинице, где можно получить кофе даже ночью. Когда они вернулись домой, у Ирэн сделалась головная боль, и это вызвало со стороны Жана неудовольствие. Ему хотелось заснуть убаюканным ласками Ирэн; ее усталость казалась ему личным оскорблением.

Ложась в кровать, он вспомнил, что Аннет, вероятно, уже вернулась в Вену и ужинает в каком-нибудь баре, залитом электричеством, среди шумного веселья и взрывов хохота.

Ирэн положила свою руку в его. Ему хотелось отдернуть свою руку. Сознавал, что это невозможно, он все же страстно желал очутиться в водовороте шумной жизни, и теперь перемена его жизни заставляла его чувствовать себя больным и заброшенным.

— Милый, ты не сердишься, что у меня головная боль? — прошептала Ирэн.

Он сделал вид, что не слышит. Глубоко вздохнув, она осторожно высвободила свою руку.

В конце недели пришло письмо от Эбенштейна. Он писал, что съедется с ними в Гамбурге. В письме был чек на имя Жана. До сих пор все счета оплачивала Ирэн. Жан пытался возражать против этого, но Ирэн настаивала, так что, после небольших споров, он обычно уступал ей. «Разве считаются с деньгами, когда любят? — говорила она. — Разреши мне это маленькое удовольствие».

— Дорогой, я так рада, что ты получил много денег, — проговорила она, склонившись над ним и читая через его плечо письмо Эбенштейна. — Двести фунтов! Ура! Я получила письмо от моего поверенного, в котором он пишет, что мой кредит приходит к концу. Конечно, это пустяки, но я боюсь, что это скоро наступит. Ты не знал, что женился на такой мотовке?

Жан засмеялся. Ему почему-то казалось, что Ирэн бесконечно богата. Хотя она ему сообщила точную цифру своих доходов, он сам видел, как она оплачивала счета по содержанию дома, и он решил, что она располагает неограниченными суммами для управления замком. Он считал, что это временное денежное затруднение.

— Теперь тебе придется расплачиваться, — сказала Ирэн. — Ванна стоит две марки. Будешь платить по четыре марки в день за мои ванны.

Она засмеялась, но Жану казалось, что ее чистота слишком дорого стоит. Он не был скуп, но, как большинство людей, внезапно разбогатевших после нищеты, он не имел никакого представления о ценности денег.

— Мне еще надо кое-что купить в Гамбурге, мой милый, но я постараюсь, чтобы мы не попали в убежище для нищих. Обещаю тебе это.

Жан тоже рассмеялся, но принужденно. Он не умел шутить, говоря о деньгах. Он слишком долго нуждался в них, чтобы относиться к ним с легкомыслием. Жан дал Ирэн пять фунтов. Краска покрыла ее лицо.

— Нет, не нужно, — сказала она с деланной улыбкой. — Ты лучше уплати по счету за эту неделю, а у меня хватит денег на мелкие расходы.

Он спрятал бумажку с невозмутимым видом:

— Я думаю, мы весело проведем время в Гамбурге с Эбенштейном.

Она чертила ногтем узор на скатерти. Странное чувство разочарования овладевало ею.

— Что ты под этим подразумеваешь?

— Не знаю, ну — просто веселое времяпрепровождение — театры, концерты, мало ли что там еще. Мне говорили, что в Гамбурге есть великолепные кабаре, если суметь их найти. Эбенштейн уж найдет.

Итак, их медовый месяц кончился! Как грустно! Приходится расплачиваться, когда выходишь замуж за гения. Она смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, скрывавших ее взгляд.

Жан лениво потянулся. Он чувствовал себя очень хорошо и не был похож на прежнего изголодавшегося музыканта венского кафе.

— Так что, вы раскаиваетесь, графиня, что вышли за меня замуж?

Улыбка играла на его губах.

— Не называй меня так, милый, этот период моей жизни, к счастью, кончился.

— Разве ты утратила твой титул? — спросил он с любопытством.

Все, что касалось титулов, живо его интересовало. Ирэн безмолвно закурила папиросу.

— Если бы у меня был титул, — продолжал Жан, — я бы его всюду помещал, то есть корону. Обязательно.

— Я в этом уверена, — промолвила Ирэн, вставая. — Я тебе подарю в день твоего рождения Готский Альманах.

Она вышла на маленький деревянный балкон и взглянула на море. В это утро в душе ее было смутное затишье и какое-то легкое недовольство. Должно быть, усталость. Жан, право, не был вульгарен, это была скорее наивность. Она посмотрела на него через плечо. Он лежал в шезлонге, беспечно перекинув одну ногу через перекладину. В этой позе особенно выделялись слишком голубые носки и длинные туфли, похожие на дамские, с большими бантами, какими любят щеголять французы.