Книга Быть избранным. Сборник историй - Елена Татузова

Ирина с облегчением сняла с головы платок и подставила лицо лёгкому, пропитанному душноватым ароматом трав, такому долгожданному в течение всего дня, ветерку. Освобождённые волосы волной спустились на плечи.

Городок был небольшой, без претензий, давно и весьма мудро смирившийся со своей провинциальностью. В нём были лишь два крупных строения: огромный крытый рынок и, стоящий прямо напротив него, сразу через дорогу, Троицкий собор, разрушенный в богоборческие времена. Несколько лет назад он снова вознесся на прежнем месте празднично-нарядный, весь в завитушках, словно расписной пряник, сияя золотыми куполами.

Она приезжала сюда раз или два в году навестить родню. Пока дети не выросли, с охотой ездили вместе с ней. У маленьких детей все проще. Занятия их наивны и безгрешны: шумные игры, беготня, горбушка хлеба с маслом и крупной солью, картошка, печенная в костре. Вместо коня – простецкий велик, а лучшие друзья – соседские беспородные щенки. Теперь у сыновей другие интересы, другая еда, другие кони и друзья. Муж вечно занят работой, находя в ней не просто возможность зарабатывать хлеб свой насущный, но и чуть ли не смысл жизни.

Зато Ирина могла себе позволить приезжать и гостить здесь, сколько ей вздумается. И каждый раз она с неохотой возвращалась домой. С возрастом размеренный ритм жизни маленького городка стал подходить ей больше, чем темп суматошного мегаполиса.

Церковный сторож уже ждал у двери, нарочито громко гремя тяжелыми ключами. Она кивнула ему на прощание, и стала неторопливо спускаться с высокого крыльца. Утопавший в зелени и цветах двор, был пуст. Лишь нищенка, довольно высокая, худая, неопрятно одетая женщина, копошилась у ворот, суетливо засовывая что-то в свой грязный холщевый рюкзак.

Увидев её, Ирина недовольно поморщилась. Нищих она не любила. Считала их бездельниками и пьяницами, которые просто не хотят работать, а ищут более лёгкий путь, чтобы безбедно жить. Муж полностью разделял ее точку зрения. Хотя, возможно он и был ее автором.

Для верующей христианки, каковой Ирина себя считала, такие взгляды не годились совершенно. И она это, конечно, знала. Милостыню подавать почиталось благим делом. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»[14].

Ирина хотела быть помилованной Богом на Страшном Суде. Поэтому и на исповеди несколько раз каялась, и книжки умные со святоотеческими поучениями читала, но ничего не помогало. Не верила она попрошайкам, и подаяние принципиально не подавала.

Да и газеты во весь голос регулярно трубили про то, какой это прибыльный и криминальный бизнес, предостерегая доверчивых москвичей от опрометчивой щедрости. «Люди, будьте бдительны! Вас обманывают!» – внушали вполне солидные издания.

И Ирина была бдительна.

«Ага, знаю я вас, – «сами мы не местные», – ну уж нет, меня-то вы не проведёте, не обманете вашими лживыми слезливыми историями, – думала она про себя с некоторым злорадством. – Даже по телевизору предупреждают, что все эти истории дипломированные психологи составляют, профессионально работают над тем, как залезть в карман наивных добряков. А потом посмеиваются над ними, попивая дорогой коньячок».

Завидев очередного представителя нищенского клана в метро, где она изредка ездила, Ирина сердито поджимала губы, и крепко прижимала к себе сумочку, словно ожидая, что калека вырвет у неё милостыню насильно.

Честно говоря, она даже в глубине души гордилась той проницательностью, с которой мысленно разоблачала каждого попрошайку. Она бросала исподтишка острые, цепкие, всё подмечающие взгляды, стараясь не пересечься глазами с просящим подаяние. И всегда с удовлетворением находила доказательства того, что искала.

То маникюр на руках приметит, то башмаки, хоть и стоптанные, но дорогой фирмы. То культи ног недостаточно короткие, то женщина недостаточно беременная. То одежда слишком чистая – даже не потрудились одеться победнее! То наоборот неправдоподобно грязная. То по лицу видно, что пьяница или наркоман. То с ребёнком ходят. А таким подавать вообще нельзя, потому что они детей используют и всякими сонными отварами их поят, чтобы не плакали.

«Ну, вот вам, пожалуйста, – ликовала в душе Ирина, – вот вам и погорельцы с дорогим телефоном! В сандалиях «ЕССО»! И как им можно после этого верить?! Ведь я совсем не жадная? – говорила она себе в оправдание, – мне же не жаль денег, Господи, я готова подать. Но только тому, кто ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нуждается. А эти все – просто аферисты»!

Даже старичкам Ирина не подавала после того, как своими глазами увидела здоровенного детину, отбиравшего у крошечной старушки деньги. А та плакала и приговаривала: «Сынок, не пей, только не пей…»

«Вот так вот, – думала она, – дашь денег бедняжке, а сынок её бесстыжий всё отберёт и пропьёт. Да ещё с пьяных глаз её поколотит. Глядишь, я не подам, другие не подадут, денег не будет. А жить надо. Он одумается, пойдёт работать и перестанет терроризировать свою старенькую мать».

И вот получалось, как ни крути, что Ирина, не давая милостыню, творила благое дело. Можно сказать, спасала от пьянства совершенно незнакомого человека, а его несчастную мать от мучений. Это на её взгляд как раз и было по-христиански, то есть правильно.

Одна беда: очень уж напрягали все эти сложности. Всякий раз вглядываться, прислушиваться, искать какой-нибудь уловки или подвоха. Нужно было прямо таки провести мысленное дознание по каждому отдельному случаю.

Каждая потенциально пожертвованная копейка требовала невероятной душевной работы и умственного напряжения. Дать или не дать – вот в чём вопрос.

Поначалу всё это раздражало, но со временем Ирина привыкла, перестала обращать внимания, и, завидев нищего, почти сразу равнодушно отворачивалась.

Вот и теперь она совершенно не собиралась подавать милостыню, но…

То ли сердце её размякло от южного зноя, то ли уж больно благодатное настроение было после службы. То ли взыграла столичная снисходительность к бесхитростным провинциальным попрошайкам. Но рука как-то сама собой проскользнула в кармашек дорогой сумочки, туда, где хранилась мелочевка, и выудила два плоских кругляша по пять рублей.

В этот момент Ирине стало как-то неловко. Вроде бы мало для подаяния, несолидно. Подавать – так уж подавать. Но других мелких денег, она точно помнила, у неё не было. И спрятать монеты обратно тоже было бы как-то глупо.

Чувствуя лёгкое раздражение от охвативших её противоречивых чувств, Ирина постаралась положить деньги как можно незаметнее, пока женщина стояла к ней спиной. Она торопливо опустила монеты в консервную банку, приготовленную для подаяний, брезгливо опасаясь коснуться её рукой.

«Хотя бы никакой заразы не подцепить», – с опаской подумала Ирина.

На звук звякнувшей жестянки, женщина обернулась, показав усталое, изрезанное жёсткими морщинами лицо. Определить её возраст не представлялось возможным. Ей с равным успехом можно было дать и 40 лет, и 60. По лицу, по припухшим глазам было видно, что она недавно плакала. А, возможно, просто была больна. На мгновение Ирина даже испытала так давно и прочно забытое чувство жалости: «Ну, надо же, как помотало ее, бедную».