Книга Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

Зарите

Так мне рассказывали. Так все было в Буа-Каймане. Так записано в преданиях и легендах той земли, что теперь зовется Гаити, первой независимой негритянской республики. Не знаю, что стоит за этими словами, но, должно быть, что-то важное, раз уж негры, говоря о ней, аплодируют, а белые дрожат от ярости. Буа-Кайман лежит на севере, недалеко от великих равнин, по дороге в Ле-Kan, всего в нескольких часах езды от плантации Сен-Лазар. Буа-Кайман — это лес — огромный, полный перекрестков и священных деревьев, бескрайний лес, где в своем змеином облике живет Дамбала, лоа родников и рек, хранитель леса. В Буа-Каймане обитают духи природы и души тех умерших рабов, что не нашли дороги в Гвинею. В ту ночь в лес прибыли и другие духи, которым неплохо жилось между Мертвыми и Тайнами, но теперь, готовые к борьбе, они слетелись на зов. Целая армия из сотен тысяч духов боролась вместе с неграми, потому-то в конце концов они и разгромили белых. В этом все мы сходимся, даже французские солдаты, которым привелось ощутить на себе их неистовство. Хозяин Вальморен, который не верит в то, чего не понимает, а так как понимает очень немного, то и ни во что не верит, тоже убедился в том, что мертвые помогают восставшим. В этом — объяснение того, что они смогли победить лучшую армию Европы, как он говорил. Сходка рабов в Буа-Каймане произошла в середине августа, одной горячей ночью, увлажненной потом земли и людей. Как прошел слух? Говорят, что весть передавалась с барабанной дробью — от праздника календы к календе, от храма хунфорта к хунфорту, от крытого соломой навеса, айупы, к айупе; звон барабанов разлетается дальше и быстрее, чем гром во время грозы, и все понимают его язык. Пришли рабы и с северных плантаций, несмотря на то что и хозяева, и Маршоссе — все были начеку со времени восстания в Лимбе, случившегося несколькими днями раньше. Некоторых участников того восстания удалось взять живьем, и предполагалось, что информацию из них вырвут: никому не удавалось смолчать в застенках Ле-Капа. Всего за несколько часов беглые рабы перенесли свои лагеря к самым высоким вершинам, подальше от всадников Маршоссе, и поторопились с созывом схода в Буа-Каймане. Они не знали, что никто из пленников не заговорил и не заговорит.

Тысячи беглых рабов спустились с гор. Гамбо пришел вместе с группой Замбо Букмана, настоящего гиганта, который внушал к себе двойное уважение: он был и военачальником, и хунганом. За те полтора года, что Гамбо жил на свободе, он стал настоящим мужчиной: широкоплечий, с неутомимыми ногами и грозным мачете в руках. Гамбо заслужил доверие Букмана. Он пробирался на плантации — за продуктами, инструментами, оружием и скотом, но ни разу не попытался встретиться со мной. Это было слишком опасно. Известия о нем приходили ко мне через тетушку Розу. Моя крестная и не думала пояснить мне, каким образом получала она эти новости, и я уж стала бояться, что она все это выдумывает, чтоб меня успокоить, потому что как раз в то время ко мне вернулась потребность быть вместе с Гамбо и она жгла меня как угли. «Дай мне какое-нибудь снадобье от этой любви, тетушка Роза». Но от этой напасти не существует снадобья. Измученная домашними делами, я ложилась спать, а Розетта и Морис устраивались возле меня по бокам. Но заснуть я не могла. Часами слушала я неспокойное дыхание Мориса и посапывание Розетты, шорохи в доме, лай собак, кваканье лягушек, крики петухов, и когда я наконец засыпала, то словно погружалась в патоку. Вот о чем мне стыдно говорить: иногда, когда я была в постели с хозяином, я представляла себе, что я не с ним, а с Гамбо. Я закусывала губы, чтобы не сорвалось с них его имя, и в темном пространстве под закрытыми веками воображала, что спиртные испарения белого были на самом деле пахнувшим зеленым лугом дыханием Гамбо, у которого зубы еще не начали гнить от кормежки дурной рыбой; я представляла себе, что этот волосатый и грузный, пыхтящий поверх меня мужчина — это он, Гамбо, стройный и ловкий, с его молодой, иссеченной шрамами кожей, что это его сладкие губы, его испытующий язык, его шепчущий голос. И тогда тело мое раскрывалось и начинало ходить волнами, вспоминая наслаждение. А потом хозяин шлепал меня по попе и, довольный, смеялся, и тогда мой ti-bon-ange возвращался в эту постель, и я вдруг понимала, где нахожусь. И бежала во двор, и яростно плескалась там водой, прежде чем пойти лечь спать возле моих детей.

Чтобы дойти до Буа-Каймана, люди шли часами: кто-то вышел со своих плантаций еще засветло, кто-то пускался в путь с изрезанного бухтами побережья, но добрались все уже глубокой ночью. Говорят, что одна группа беглых пришла даже из самого Порт-о-Пренса, но это очень далеко, я в это не верю. Теперь лес был населен мужчинами и женщинами, неотличимыми от мертвых и теней, бесшумно, в полной тишине скользившими среди деревьев; но когда эти люди начинали чувствовать у себя под ногами вибрацию первых барабанов, то оживлялись и убыстряли шаг, переговариваясь сперва шепотом, а потом и громко, здороваясь, окликая друг друга по именам. Лес осветился светом факелов. Некоторым дорога была знакома, и они повели остальных к большой поляне, которую выбрал Букман, хунган. Ожерелье из костров и факелов освещало храм хунфорт. Мужчины уже подготовили священный пото-митан — толстый высокий столб, ведь дорога для лоа должна быть широкой. Появилась длинная череда одетых в белое девушек, хунси, они сопровождали тетушку Розу, также в белых одеждах, с церемониальным асо в руках. Люди склонялись пред ней, чтобы коснуться обруча ее юбки или позвякивающих на руках браслетов. Тетушка Роза помолодела, ведь с тех пор, как она покинула плантацию Сен-Лазар, ее сопровождала Эрцули; кроме того, она стала неутомимой и теперь могла ходить без палки, а еще сделалась невидимой для Маршоссе. Слышался призыв стоящих полукругом барабанов: там-там-там! Люди собирались кучками и говорили о том, что случилось в Лимбе, и о страданиях пленников в Ле-Капе. Букман взял слово — обратиться к главному богу, Папа Бондьё, и попросить его указать им всем дорогу к победе. «Слушайте голос свободы, поющий в наших сердцах!» — прокричал он, и ему ответил хор рабов, от которого содрогнулся остров. Так мне об этом рассказывали.

Начали переговариваться барабаны, задавая ритм церемонии. Хунси, как фламинго, закружились в танце вокруг пото-митана, то склоняясь до земли, то устремляясь вверх: шеи изогнуты, руки словно крылья, — и запели, призывая лоа, сначала Легбе, как это всегда и делается, а потом по очереди всех остальных. Мамбо, тетушка Роза, нарисовала вокруг священного столба круг, веве, рассыпая смесь из муки и золы: чтобы накормить лоа и почтить мертвых. Барабаны зазвучали еще громче, их ритм усилился, и вот уже весь лес трепетал — от самых глубоких корней до самых высоких звезд. И тогда сошел воинственный Огун, Огун-Ферале, мужественный бог оружия, воинственный, раздраженный, опасный, и Эрцули покинула тетушку Розу, чтобы уступить место богу, и бог вселился в нее. Все увидели это преображение. Тетушка Роза распрямилась, стала в два раза выше своего роста, и не осталось в ней ни хромоты, ни прожитых лет за плечами, а глаза стали пустыми. И вдруг бог в теле тетушки Розы совершает невообразимый прыжок и приземляется за три метра от того места, где она раньше стояча, возле одного из костров. Изо рта Огуна вырывается громовой рев, и он пускается в пляс, отрываясь от земли, падая и отскакивая, как мяч, со свойственной всем лоа силой, под грохот барабанов. Приближаются двое мужчин, самых смелых, — дать ему сахару и успокоить, но лоа хватает их, как тряпичных кукол, и отшвыривает далеко от себя. Он пришел передать людям послание войны, справедливости и крови. Огун берет пальцами горящий уголь, кладет его себе в рот, делает полный круг вокруг столба, изрыгая огонь, и потом выплевывает уголек, даже не обжегши губ. И тут же выхватывает из рук ближайшего к себе мужчины огромный нож, оставляет асо на земле, бросается к черному жертвенному борову, привязанному к дереву, и одним движением руки воина перерезает его горло, отделяя тяжелую голову от туловища и вымазываясь свиной кровью. К тому моменту уже многие служители стали одержимы, и лес наполнился Невидимыми, Мертвыми и Таинствами, лоа и духами, смешавшимися с человеческими существами, и все возбуждены, все поют, танцуют, прыгают и катаются по земле с барабанами, наступают на горячие угли, лижут нагретые докрасна лезвия ножей и поглощают горстями острый перец чили. Воздух той ночи был полон электричества, как в самую страшную грозу, но не было ни ветерка. Факелы освещали все вокруг, как полуденное солнце, но жандармы Маршоссе, отряд которых кружил поблизости, их не замечали. Так мне об этом рассказывали.