Книга Период полураспада - Елена Котова

– Да, Алочка, последний год, а потом… Даже загадывать боюсь.

– Ты куда распределяешься?

– В институт иностранных языков. Думаю, год, максимум полтора, и Володю отправят за границу.

Мысль о том, что она сама теперь уже никогда не поедет за границу, не причинила Алке боли. Думать о том, что ей самой тоже надо распределяться, тоже не хотелось. Лучше думать о свадьбе Гали. Хорошо, что в Москву приехала из Кирсанова Татка, поступать в институт.

Татка, как и Алочка, выбрала институт стали и сплавов. Инженер – специальность надежная, а главное – дядя Костя всегда готов помочь. Татка мало походила на мать, крутобедрую Тамару, все еще устраивавшую свою личную жизнь. Тоненькая высокая шатенка, похожая на бабушку, Татьяну Степановну, но еще больше – на тетю Катю. «Особенно глаза», – все повторяла Милка, глядя на лучистые карие глаза племянницы, действительно невероятно похожие на глаза Кати. Правда, Катины глаза светились радостью от того, что мир их семьи в доме с зеркальным вестибюлем так прекрасен, а Таткины – уверенностью в том, что она твердо знает, чего хочет от жизни. В этом они были схожи с Алкой, и тут же сблизились, скорее всего, именно по этой причине. «Мы не заметили, как наши девочки стали взрослыми», – повторяли Милка с Катей на кухне.

Один Мишка, который тоже выбрал путь химика и поступил в институт одновременно с Таткой и тоже не без помощи дяди Кости, – правда, не в стали и сплавов, а в нефтехимический – оставался совершенным ребенком. Худощавый, с таким же острым носом, как у отца, с такой же черной как смоль шевелюрой, он все вечера проводил дома. Вместе с отцом собирал марки, редкие книги, с соседом по лестничной клетке Женькой пристрастился к фотографии. Как и отец, не мог сам ни рубашку погладить, ни носки купить. Во всем полагался только на мать, относился к ней с истинной детской нежностью. Милка и радовалась и тревожилась – «совсем домашний мальчик», – но продолжала сидеть рядом с сыном, как в школе, когда он делал уроки, хотя теперь он решал задачи по теории функций комплексной переменной. Алка и Ирка относились к младшему брату как к ребенку, хотя, если вдуматься, и Татка, и даже Ирка были почти одного возраста с Мишкой. Ирка отличалась от младшего брата только опытом, выпавшим ей в войну.

В Ирке не было амбиций Алки и Татки, их решимости взять от жизни все, что им причитается, хотя и она считала, что будущее понятно и определенно. Музыка – ее удел, а станет ли она солисткой или педагогом, как мама, не так уж и важно. Из всех детей военного поколения Ирка была самой, пожалуй, доброй и открытой, самой бесхитростной, и этим она походила на Катю гораздо больше, чем на собственную мать.

– Алочка, это правда, что у Иры появился поклонник? – Татка, которой бабушка снимала в Москве отдельную комнату, часто забегала на Большой Ржевский, неизменно пресекая попытки тети Милы ее накормить, – она берегла фигуру, – зато непременно требовала кофе, это был изысканный, достойный ее напиток.

– Правда. Он из театрального института.

– Актер? Очень перспективно.

– Тетя Маруся так не думает, – хмыкнула Алка, – называет его актеришкой, говорит, что по лицу видно, что ничего серьезного нет за душой.

– Это она не права, – задумчиво произнесла Татка. – Актер – достойная профессия. Он талантливый?

– Не знаю, возможно. Но не герой-любовник, это точно. Скорее создан для характерных, комедийных ролей.

– Комедиант? Неплохо сказано…

Александр Ширвиндт, будущий знаменитый актер, был на три года моложе Ирины, его отец играл на скрипке в оркестре Большого театра, Моисей и Маруся его хорошо знали. Но Ирке еще не было двадцати, о замужестве до окончания института ей было думать рано. Она приглашала поклонника пить чай на Ржевский, ходила на его репетиции и студенческие спектакли, но не похоже, чтобы она сгорала от любви, как Алка. Она жила в девичьей безмятежности, удивляясь только, почему у мамы сложилось о ее приятеле столь твердое мнение и почему семья обсуждает его целыми днями. К ней еще не пришло понимание, что в семье Кушенских так было всегда.

Весной Алочка закончила институт. Иного распределения, чем завод в Нижнем Тагиле, ей не предлагали. К теме «безродных космополитов» уже прибавились «убийцы в белых халатах», дело Михоэлса. Палочка-выручалочка дядя Костя снова пошептался с кем надо, и в институт стали и сплавов пришел запрос из ГИРЕДМЕТа на распределение к ним на работу Наташи Хесиной.

На работе Алка стала потихоньку оживать, по крайней мере, ее тут мало кто знал, никто не смотрел с плохо скрываемым любопытством или сочувствием. Художественную гимнастику она забросила еще на последнем курсе института, в волейбол играть не любила, пальцы слишком слабенькие. Старалась не пренебрегать танцами в клубе, которые устраивали каждый месяц. Иногда выбиралась с большой и шумной компанией в лыжные походы, одеваясь неизменно легко: никаких курток, только свитер и непременно тесно облегающий. Совала кому-нибудь из парней в рюкзак шапку на всякий случай и красовалась на лыжне с непокрытой головой, изумляя всех. Нельзя сказать, что ей были безразличны поклонники, просто все они казались ей одинаковыми. Она кокетничала, заразительно смеялась, показывая ослепительные зубы и поражая всех блеском глаз, прячущими тоску. Язва не проходила, ничем, кроме покоя и диеты, врачи тогда лечить ее не умели, а Алка к диете относилась безалаберно, а покоя старалась избегать. В обед с подружками шла в Мариинский мосторг, съесть в кафе на первом этаже свежие миндальные пирожные, вечером, по дороге домой, покупала на ужин пирожное «картошку» в кулинарии ресторана «Прага».

Ощущение безысходности притуплялось, сменяясь ощущением перемен. Их институту разрешили делать сдельные, договорные работы – аккордные. Алка ненавидела черчение, но не в ее характере было упускать возможности. Шубка под котик совсем износилась, да и платья нового захотелось, а сдельщина оплачивалась по пятьдесят рублей за чертежный лист. Все норовили таскать сдельщину домой, а Алку домой не тянуло, не хотелось видеть тревожные взгляды родных. Лучше сидеть по вечерам в пустом здании, где гулко звучали в коридоре случайные шаги.

– Наташа, у вас есть чай? У нас кончился. – в комнату зашел парень из соседнего отдела.

– На подоконнике возьми, – Алка не подняла головы от чертежа, припоминая, как зовут парня.

– Я б с тобой попил, если не возражаешь. Тебе сделать?

Алка подняла голову.

– Ты тоже аккордник?

– Ага.

– Ты дома чертишь, наверное. Я никогда тебя по вечерам здесь не видела.

– А ты вообще меня видела? Сколько раз мы вместе на лыжах ходили, э-эх, нехорошо… По глазам вижу: сидишь и пытаешься вспомнить, как меня зовут. Виктор меня зовут, Виктор Котов.

– Знаю, – невозмутимо заявила Алка и снова склонилась над чертежом.

– Чай-то будешь? Погоди, у нас в комнате конфеты есть. Сейчас сбегаю.

– Можешь не торопиться. Я все равно, пока не закончу лист, не буду пить чай… – но Виктор уже скрылся за дверью. Вернулся, заварил чай и терпеливо ждал, пока Алка обводила тушью карандашный чертеж, стараясь не посадить кляксу.