Книга Когда Европа была нашей. История балтийских славян - Александр Гильфердинг

Чрезвычайно важны последние строки: древнейшее богослужение славян-язычников, о каком история помнит, производилось, следовательно, в лесу, под открытым небом, всяким человеком, и состояло в сожжении жертвы и провозглашении богам славы; не было ни храмов, ни жрецов, ни идолов.

У русских славян были такие же неопределенные божества, каким поклонялись в лесах древние чехи: упыри и берегини, род и рожаницы; одно любопытное свидетельство называет их именно древнейшими божествами русских[62]. Более развитой религии, чем простое жертвоприношение силам природы, русские славяне, без сомнения, в древности не знали. Если бы они поклонялись каким-нибудь определенным личностям богов и кумирам, то Нестор едва ли бы прошел оные молчанием, когда рассказывал о «бесовских игрищах» этих племен. Напротив, обожание лично представляемых мифологических существ является в его повествовании только постепенно, при господстве варяжских князей. Разнообразные мифологии языческих племен имели вообще слишком мало внутренней силы, чтобы язычник, поселясь в чужой земле, мог удержать свое народное верование: варяги забыли на Руси о скандинавских божествах; но они, наверное, принесли с собой потребность в определенной, человекообразной мифологии, какая была у них в Скандинавии, в истуканах, какими так славилась Упсала: этим они, без сомнения, способствовали развитию народной мифологии подчинившихся им славян.

Замечательно выражение Нестора, что при заключении Олегом мира с греками клялись «по Русскому закону оружием своим и Перуном богом своим и Волосом скотьим богом», тогда как в этом именно месте русь, в смысле варягов, противополагается славянам: «и рече Олег: исшийте пре (паруса) паволочиты Руси, а Словеном кропийныя» и проч. В первое время русского государства летописец упоминает всего о трех божествах: Боге (неба), Перуне и Волосе. Только при Владимире определяется мифология, боготворятся новые существа, новые кумиры, воздается богам более торжественное поклонение: «и нача Володимер княжити в Киеве един, и постави кумиры на холму… Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хърса Дажбога, и Стрибога, и Симарьгла и Мокошь. Жряху им, наричюще я богы, привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесом, оскверняху землю теребами своими, и осквернися кровьми земля Руска и холм-от… Пришед Добрыня Ноугороду, постави кумира над рекою Волховом, и жряху ему людье Ноугородстии аки богу». Таким образом, только при Владимире определилась и развилась мифология русских славян и только при нем возник обряд человеческих жертв: «Тогда, говорит Нестор, осквернилась кровавыми требами земля Русская», значит, прежде она не была ими осквернена, да если бы поляне во время племенного быта приносили человеческие жертвы, то, конечно, Нестор не назвал бы их нрава кротким и тихим.

Образовавшись так поздно и, вероятно, более пришельцами варягами, нежели самими славянами, русская мифология, очевидно, не могла укорениться в сознании и быте народа: достаточно было приказания Владимира, чтобы ниспровергнуть кумиры, как его приказание их воздвигло: язычники сетовали («плакахуса»), когда тащили Перуна в Днепр, как естественно им было сетовать при расставании с вещью знакомой для новой, еще неизвестной: но не то бы было, если бы обожание Владимировых кумиров было народное, увековеченное временем. А в иных местах это поклонение даже надоело народу (очевидный признак его несообразности с народной жизнью), и установленные княжеским повелением жертвы пришлись ему в тягость. Прибыл в Новгород, рассказывает Софийская летопись, архиепископ Иоаким, «и требища (языческие алтари) разори и Перуна посече и повеле въврещи в Волхов. И повязавше ужи (веревками) влечахуть и по калу, биюще жезлием и пихающе… и вринуша его в Волхов… Иде Пидьблянин рано на реку, хотя горнеци (горшки) везти в город, оли Перун приплы к берви (плотине), и отрину и шестом: ты, рече, Перушице, досыти еси ел и пил, а нынича поплови прочь». Гораздо вероятнее это сказание о нелюбви новгородского мужика к кумиру, поставленному Добрыней, нежели рассказ Иоакимовской летописи, которой и подлинность весьма сомнительна, о насильственном крещении Новгорода «огнем и мечом».

Глава LXV

Характер религиозного развития у балтийских славян. – Вера в единого небесного Бога

Рассмотренные нами известия о древнем поклонении славян-язычников относятся к гораздо позднейшему времени, нежели показания Тацита о богослужении прибалтийских германцев. Но когда мы в VI и след. столетиях находим религию славян еще так слабо определившейся, еще не отрешенной от безличного обожания сил природы, то можем судить, как груба она была в I в., как близка к природе и чужда определенных божеств, тогда как в это время германцы уже имели в полном развитии общественное богослужение Нерте. Мы не предполагаем, однако же, чтобы в эти незапамятные времена религия славян могла отличаться существенно от того поклонения, которое изображено Прокопием и чешскими песнями; мы не думаем, чтобы славянское племя и вообще индо-европейские народы стояли когда-нибудь на низшей еще ступени религии, на ступени африканского фетишизма или монгольского боготворения меча; может быть разве, что первоначально главные предметы обожания составляло небо со своими светилами, а с течением времени более развилось и возобладало поклонение вещественным силам природы, окружающим человека. Как бы то ни было, впрочем, приведенные нами древние свидетельства показали, какую материальную, смутную, неудовлетворительную религию имели славяне в начале своей истории.

Славянское племя всегда более других жило мыслью о Божестве и вере: мало заботясь о внешнем устройстве общества, оно полагало главным стремлением своей жизни познание Божества и служение ему. Взгляд на прошлую ли, или на современную жизнь русского народа, или, например, на историю чехов, которые все дивные подвиги свои совершали во имя веры, в этом убедит всякого. Скудость славянского язычества в VI в. и до Владимира в сравнении с мифологией германцев и других народов, может быть, происходила отчасти от того, что славяне были в то время относительно моложе в истории; но верно и то, что самые начала славянской жизни не могли благоприятствовать развитию мифологии: ибо как мифология всегда шла (мы видим это у всех народов) от безличного обожания природы к поклонению определенным личностям божеств, то большая или меньшая степень ее развития зависела, естественно, от большего или меньшего развития личной стихии вообще в понятиях и жизни народа; сравним религию ассирийцев и пеласгов с эллинской и римской, сравним мифологию славянскую с германской, вывод будет везде один и тот же.