Книга Хибакуша - Валерий Петков

Важные мгновения, будто целую жизнь прожили за такие короткие сутки.

* * *

Я и тогда в Зону ездил, кто за меня поедет?

И скорей назад, в деревню, к жене!

Лежим на простынках, как в первый день – Адам и Ева под яблонькой. Всё старо, как пыль, как мир, а вот усталость приятная и восторг – неповторимые.

Кожа у жены нежнее нежного на ощупь, гладил, наслаждаясь, запоминал руками. Нарадоваться не мог, хотелось прикасаться. Молча друг другу рассказывали, каждый своё.

Тишина неестественная. Слышно, как трудяги муравьи под землёй в лабиринтах усиленно топают.

Они как в блиндаже – спасаются под землёй.

Наверное, такая же пронзительность была перед атомным взрывом. Природу – не обманешь.

Через окно аиста видно в гнезде – примета хорошая, а он ногу поджал, словно денди на тросточку изящную облокотился, рядом подруга, голову запрокинул, клювами перестукиваются деревянно, молоточками любовного ксилофона, головы запрокидывают назад, птенец в гнезде, а они разговаривают, семья, новостями делятся.

– Тебе снится беременность?

– Нет.

– И мне «Чёрная Зона» не снится.

Жена заплакала, и мне тогда захотелось, но нельзя! Один должен быть сильней, в каждый конкретный момент.

– Не оставляй меня. Дети уходят, – тихо заплакала, – и снова, как в начале – ты и я.

Обнялись, да так и уснули.

…И вестники Божии – Ангелы стояли на страже, расправив могучие крылья, и небольшие ленточки-слухи трепетали около ушей, чтобы мгновенно услышать Его глас и донести до адресата.

Третьи, как и архангелы – по чину самые близкие к людям, чтобы поднять падших, помочь благочестивым.

Дальше шли – господства, силы и власти.

И над серафимами, херувимами и престолами, над всеми девятью ликами и чинами первыми божественной иерархии – святой Архангел Михаил пригвоздил смертельно Дракона, изрыгающего смерть.

Кто-то нам неведомый и совершенно незнакомый, необъяснимым и неясным до конца образом, без всякого нашего согласия вселяет в нас душу. Впору ли она нам, так ли уж именно нам предназначена? И мы носимся с ней всю жизнь, как с инородной трансплантацией, которая вечно хочет отторжения от существующего за счёт физиологии организма. Путается, вылезает не к месту, суёт нос во все мыслимые и прочие нюансы, портит и губит множество приятных моментов, напоминая о себе в самых неожиданных ситуациях и местах. Этим самым откровенно жизнь портит – довольно многим, если не сказать поголовно. Кому предъявлять претензии, требовать уточнений инструкции по применению? Да и в перспективе, не очень далёкой, у нас отберут её, во время отлёта, поместят назад, в ноосферу, чтобы потом в кого-то опять вдохнуть нечто – бэушное! Попользовался и хватит. И нам всё время декларируется, что всё это для нашего же блага, чтобы не только про организм думали, но больше о подселёнке заботились. А кто меня спросил перед этим? Однако все кому не лень убеждают – нельзя без этого! Иначе уподобишься жвачным, сосущим, парнокопытным, пресмыкающимся, летающим пернатым. Всем остальным, которые нас с детства окружают в качестве животного мира и птиц. Ущербность будешь в себе носить. И возвращаешься, всё время в детство, тщишься вспомнить, когда же это неосязаемую нетленность в тебя вдохнули? Тогда, должно быть, и появляются первые мысли о бренности и ужас от безмерности впереди и, собственной малости перед этим Космосом.

…Молились силы небесные во спасение душ, наставление на доброе и полезное, защищая от вражьих сил, ходатайствуя напрямую перед Создателем…

Без посредников.

Подчиняясь лишь воле Творца.

Потом я спросил хозяина нашего, Феодосия: что это у аиста – всего один птенец? Радиация мешает?

– Нет, – отвечает, – военные тучи расстреливали, лето небывало жаркое, лягушек мало, двух птенцов – не прокормить! Птиц – не обманешь!

Природа – регулирует, вот аисты и выкинули яйца из гнезда, по одному оставили.

А женщинам делали аборты. Практически с первых дней. Всем, у кого срок до трёх месяцев.

Так и у нас осталась одна дочь, единственная, а меня пытают – какие последствия? Разве всем расскажешь?

Трое суток, что три минутки, только на часы глянул, а уж и пролетели они! Как стремительно минуты скользят, сгорают, когда вокруг – опасность! Цены им нет настоящей и скорость другая.

Скорость света завораживает, да вот только мрак рассеивают лампочки в конце туннеля.

Женщина живёт мечтой о своём мужчине, а замуж может выйти совершенно за другого. А когда совпали половинки, есть ли большее счастье?

Кто ты, Кузнец, кующий без устали узы брака?

Повёз на поезд жёнку свою, на станцию Коростень. Все куда-то едут, суматоха, сорвались с привычных мест. Узлы-чемоданы. Тревога в воздухе уплотнилась.

Еле билет достал. Стоим, молчим, обнялись, и нет ничего вокруг и никого. Да и слов таких не найти, нет их просто, чтобы описать, что же с нами происходит, только слёзы остались. Этого-то добра – в избытке.

Вот так – «поговорили», поцеловались, в глаза посмотрели и поверили в друг друга.

Поезд тронулся, и я – тронулся следом. Уехал поезд, и меня увёз, а я всё стою столбом, путаюсь под ногами, мешаю людям с вещами.

И она – будто рядом, боюсь шевельнуться, наваждение это сказочное спугнуть боюсь. Очнулся – суета перронная, а я – усталый, опустошённый, меченый атом толпы, модное словцо – сталкер, и ещё горше стало, чем до её приезда. Но и без этого – тоже ведь – беда!

Память. Памятник радиации из гипса или бронзы не отольёшь. Опять гены приходят на ум – кирпичики, из которых мы сложены.

Когда уж и я на поезде отсюда уеду, когда свидимся с девчонками моими?

* * *

И опять – Зона-Зонушка, Чернобыль – полынь горькая.

Есть ли там теперь жизнь в полном смысле этого слова? Нет, конечно. Зона заселена редкими людьми и тысячами тех, чья память поселилась здесь в страшные времена ликвидации.

Вскоре у ротного день рождения подошёл.

Поздравили его. Песню на известный мотив спели под гитару. Свой радиоузел был у нас. И припев слегка переделали:

Ещё немного, ещё чуть-чуть,Миллирентген – опасный самый.А я в разведке его ловлю,И жду письма от милой мамы…

Не Пушкин, конечно, но Бармину понравилось.

И снова в Зону.

В Лубянку приехали замеры плановые делать. «Скорая» около дома. Врачи горестно хмурятся. Бабушку в пёстром байковом халате, тапочках домашних в машину усаживают. Волос у неё почти нет на голове, в косынке, а заметно. Руки по локоть в багровых пятнах, видно, температура высокая, еле двигается. Дышит с трудом, рот чёрным провалом, держится за поясницу.