Книга Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

Верный товарищ, управитель Тмутаракани, князь Рюрикова рода Давыд прибыл на место схватки, когда солнышко поднялось в зенит. Затих звон металла, и вопли умолкли, когда князья в сопровождении Сачи и дружины Пафнутия снесли никем уж не защищаемые ворота. За стенами смерть справила кровавую тризну. В жестокой резне пала треть степняков. Ратники Жели дорезали население городка, пока князья по-братски делили добычу.

Амирам ярился. Его не радовали ни амфоры с драгоценным шуршунским вином, ни тюки шёлковой пряжи, ни малая толика золотишка, доставшаяся ему после дележа добычи. Товар Лигурийца – невольники, а их-то и не довелось добыть.

– Ни единой живой души, – трунил над ним Володарь. – Все вознеслись к Создателю. Остались только никчемные, дырявые шкуры, но ты ведь не торгуешь мертвечиной? Тебе подавай живую, одушевлённую плоть!

Амирам поглядывал на Володаря налитыми кровью глазами. Лигуриец перебирал мозолистыми, истертыми о корабельную снасть ладонями ту самую цепь. Покрытая зеленоватой патиной, змеистая, тяжёлая, она в течение всего плавания сдерживала буйство Володаря, и князь ненавидел её пуще лютого ворога.

– Если все мегтвы – то наши дела не так уж плохи, – шипение кормчего было подобно шелесту прибрежной гальки. – Но если кто-то сбежал… До следующей кгепости – один день хода посуху.

– Поднимай паруса, моряк! – усмехался Володарь. – Нам следует поторопиться.

* * *

Следующая крепость, которую Амирам назвал попросту Исар[13], оказалась совершенно пуста. Жители покинули её второпях. Дружинники нашли лишь тёплую золу в очагах, нехитрые бедняцкие пожитки, пару зазевавшихся несушек да попа в вылинявшем чёрном клобуке.

Они настигли его в молельне – небольшой светёлке с огромными окнами. За широкими, увитыми цветущим вьюном проёмами синела безбрежная даль. Под изображением благодатного юноши – святого Пантелеймона – горели толстые свечи, медовый аромат наполнял молельню. Фигура коленопреклонённого чернеца плыла в нём, как плывёт ладья по туманной реке. Сквозь сизую дымку посверкивала свежая позолота алтарных врат, обещая богатую поживу.

– Круши! – завопил Мэтигай.

– Га-а-а! – отозвалась голодная свора.

Володарь распахнул на стороны руки. Щит его и меч преградили половцам путь к алтарю. Монах обернулся. Володарь узрел молодое, красивое, женоподобное лицо. Скопец? Монах поднялся на ноги. Лёгкость его движений, ширина плеч, огромность рук, сжимавших длинный кинжал с тонким лезвием – всё выдавало недюжинную силу, а возможно, и проворство.

Чернец заговорил на языке ромеев, попытался усовестить половцев. Но прошмыгнувший под рукой Володаря Илюша огрел его рукоятью меча. Скопец умолк, пыльной грудой осел на пол. Разгоряченный, Мэтигай попытался довершить дело точным ударом меча в шею сзади, но Володарь закрыл монаха своим щитом.

– Назад! – прорычал он. – Чего раздухарились?

– Надо убить его! – шептал Мэтигай. От половца исходил густой рыбный дух, щедро сдобренный запахом конской подстилки. – Посмотри, каган, какие у него ноги! А руки? А спина? Этот пустынник с малолетства лазает по скалам. Он предупредит соседние селения. Дозволь убить.

Мэтигай говорил на языке племени Шара, да он и не знал других наречий. Понимал немного речь русичей, но нетвёрдо, через пень-колоду. Зато добрый Илюша прекрасно понял степняка и взял на изготовку бердыш.

– Оставь, – хмуро сказал Володарь. – Не бери на душу греха. А ты, монах, целуй-ка крест, клянись в том, что выйдешь из кельи не ранее чем через две седьмицы.

И чернец поклялся и, стеная, облобызал крест, с приторным смирением на челе.

Долгонько стоял князь на пороге молельни, прислушиваясь к шепоткам скопца за спиной. Князь помнил алчный блеск в глазах своих дружинников, он ждал, пока вояки очистят подвалы замка от оставленного в спешке добра. Попусту разгорячённая свора охотничьих собак куда как опасней насытившейся добычей стаи.

Прибыток оказался небольшим. Немного серебряной утвари, богато украшенное оружие, тюки необработанной овечьей шерсти. Ни шёлка, ни благовоний, ни пряностей, ни пленных смердов, никакого иного ценного товара.

Они сошлись в середине поросшего травкой крепостного дворика. Четыре предводителя славного похода стали в ряд по старшинству. Рюриковичи Давыд и Володарь, нанятый воевода-боярин Пафнутий и безродный бродяга-иноверец Амирам.

– Слава о нашем набеге скорее твоих кораблей, Лигуриец, – проговорил князь Давыд, вороша латным ботинком обуглившиеся черепки. – Эй, Пафнутий! Предать всё огню!

– Надо спешить, Давыд! – буркнул Володарь. – Иначе станем попусту солёную воду хлебать. Эй, Амирам! Сколько времени ходу до следующей крепостцы?

– Если не жгать и не предаваться пьянству, по вашему обыкновению, то в соседнем исаге не успеют поднять тгевогу, но если…

– Если! Если! – взревел Давыд. – Эй, ребята! Всем на корабли!

Перед самым отплытием, когда гребцы уж стронули «Единорог» с места, Илюша сообщил Володарю о пропаже чернеца:

– Исчез! Сквозь землю провалился!

– Верно ли говоришь? Он крест целовал!

Володарь пристально глянул в Илюшины глаза, но парень оказался трезв.

* * *

Они взбирались по крутой тропинке на прибрежную скалу. Сача бежала впереди. Движения половчанки были легки, словно не она лёгкой пичугой порхала с реи на рею, помогая команде «Единорога» выстоять перед очередным штормом. Четыре дня мотало их по морю. Амирам опасался подходить к скалам Таврики, выжидал, когда море разгладится. Они прокрались в бухту на закате. Солнце уже спряталось за верхушкой прибрежной скалы, и галеры спрятались в густой тени утёса. Воины князя Давыда свели на берег застоявшихся коней, разбили лагерь. Огня не разводили. Таились, опасаясь вражеских дозорных.

Едва развиднелось, Володарь и его половцы полезли на гору. Давыд с дружиной пошли в обход. Всадники-русины вели в поводу половецких коней. Доспехи переложили сухой травой, копыта коней обмотали ветошью. По ту сторону горы, за далеко выдававшемся в море мысом, в тихой, уютной бухте лежала крепость Горзувиты – лакомый кусок для ловца удачи. Ради разграбления его они теперь продирались через заросли колючего кустарника, прыгали с одного шаткого валуна на другой, рискуя оборваться в море вместе с обломком скалы. Амирам время от времени оборачивался, смотрел вниз и назад. Дромоны покоились на гладких водах безымянной бухты. «Морской конь» бросил якорь вдали от берега. Неподалёку лиловел свёрнутый парус «Нептуна». Узкое тело «Единорога» покачивалось под отвесной стеной обрыва. Его хищно изогнутый нос едва не касался корявых ветвей кустарника, растущего на крутом каменистом склоне. Амирам глянул наверх. Половецкая дружина Володаря, подобно бодрым летним паукам, карабкалась вверх. Какой же милостью для них стала очередная высадка на твёрдую землю! Нет, это племя не создано быть мореходами. Страх бездны, разверстой под днищем корабля, непрекращающееся колыхание вод, длительное нахождение в замкнутом мирке корабля – все эти обстоятельства превращали половцев в капризных детей. Даже возможность хорошей поживы не увеличивала их стойкость. Русичи оказались более выносливы. Может быть, не так яростны в бою, зато более осмотрительны и расчётливы. В походе дружина князя Давыда, состоявшая из русичей, потерпела незначительный урон убитыми. Раны дружинников, как правило, оказывались легкими. Православные легко переносили качку, не заболевали от пития несвежей воды, твёрдо стояли друг за друга в те минуты, когда схватка могла обернуться поражением. Половцы же напоминали Амираму бродячих псов, совсем недавно сбившихся в стаю. Князю Володарю приходилось порой поколачивать их, чтобы привести к мало-мальски сносному порядку. Вот и теперь они разбрелись по склону горы и каждый, казалось, плёлся по своим делам. Одна лишь Сача ни на шаг не отступала от Володаря, да и брат её, Мэтигай, предпочитал держаться неподалёку от князя и его оруженосца Илии.