Книга Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Александр Логачев

Они остановились на краю поляны, на которой недавно горели ориентировочные костры и где сейчас передвигались огни фонарей. Огни продвигались к озеру, но тоже отчего-то медленно. Удалось расслышать повторяющиеся звяки. А потом неизвестные громко обменялись фразами.

И, стоя за крайними деревьями активно используемой поляны, красноармейцы наконец поняли, кто перед ними. Даже без помощи Левы. Слишком узнаваемый язык.

«Или этот Шепелев очень умный, — подумал Хромов, — или он когда-то купил на базаре мешок с удачей». Мифические немцы действительно ползали по карельским лесам и сейчас находились прямо перед ними. «А может, так немецкие буржуи бесятся от жиру? Снуют по свету в поисках пикантных удовольствий. И все уже перепробовали кроме ловли рыбы в условиях войны», — эти предположения Хромов, конечно, удержал в себе. «И что же решит командир?»

Командир думал. И было над чем. Снежная завеса позволяла подобраться близко, очень близко. И открыть огонь. Смешно надеяться на то, что дружным залпом они уничтожат разом всех врагов. А дальше останется вести беспорядочную стрельбу в никуда, и их враг (сколько людей противостоит им неизвестно, даже хотя бы приблизительно) сможет точно также подобраться вплотную за этими непроницаемыми хлопьями. Противостояние перерастет в глупейшее и бессмысленное ползание до рассвета. И еще. Что сбросили с самолета? Что могут продырявить их выстрелы? А если емкость с отравляющим веществом? Одним из тех, над которыми гитлеровцы активно работают в секретных лабораториях. Или с биологическим оружием, слухи о котором тоже доходили. Или иное оружие, допустим, обладающее большой взрывной мощностью. Да, разумеется, оно должно быть в надежном корпусе. Но… Но опасность остается.

Неужели немцы надумали использовать советско-финскую войну как полигон для испытания своих новейших смертоносных разработок? Проверить в боевых условиях за чужой счет их поражающее воздействие? (Предположим, установить, как ведет себя их новое и особо ядовитое ОВ при низких температурах). А что их могло удержать, мы для них люди низшей расы, то есть те же подопытные собаки? Потом как хорошо: произойди что-нибудь — мы подумаем на финнов, финны на нас, а немцы совсем ни при чем.

Так, а прорубь? Тогда причем здесь прорубь? Уж не для того ли, чтобы заложить на советской территории вблизи города с огромнейшим населением и большим числом оборонных предприятий всесоюзного значения мину замедленного действия? Заложить, а активировать ее можно будет в любой момент, когда им вздумается, когда пожелается. Скажем, накануне войны. Но что же тогда это должно быть за оружие? Уж не то ли самое, невиданной разрушительной силы, о котором шепчутся, в которое не верят, потому что боятся поверить, что немцы могут создать его быстрее, чем мы. Оружие, основанное на разложении атома.

А, может быть, все гораздо проще. Немцы, да, готовятся к будущей войне с нами, разумеется, сразу по ее началу планируют развернуть широкую диверсионную деятельность, а сейчас закладывают контейнер, в котором будут дожидаться своего часа запасы взрывчатки, оружия и диверсионного оборудования… Или…

Или они пробили лед не для того, чтобы что-то сбросить в озеро, а для того, чтобы что-то из него достать. А самолет сбросил им оборудование для водолазных и подъемных работ. Немцы не сомневаются, что скоро эта территория отойдет Советскому Союзу. И если они могли не беспокоиться, когда нечто пребывало на финской земле, то теперь встревожились. Что же это может быть за нечто в лесном озере, в глухом краю? А уж не самолет ли, когда-то потерпевший аварию и рухнувший в водоем? На борту которого находилось еще одно нечто, которое никак, по мнению немцев, не должно оказаться в руках Советов.

Командир уже принял решение не атаковать сейчас и, вынужденный бездействовать, размышлял, строил версии, пытался что-то разглядеть за густыми хлопьями, продолжающими бурно валить и валить…

А потом все его выводы полетели к черту. Это случилось, когда снег умерил прыть и стали видны не только мутные круги фонарей, а и то, что вырывали их лучи у ночной мглы. Сани, большие, высокие, собранные из алюминиевых трубок. Немцы толкали их сзади и с боков. Один фонарь покачивался на передке саней, другой сзади. Иногда фонари зажигались в руках у ночных работничков, когда они останавливались и отдыхали, а поступали они так довольно часто. Но самым удивительным было то, что перевозилось ими на санях. В таком виде груз, который немцы пытались доставить на лед, с неба им опуститься точно не мог. Или контейнер развалился при посадке, или сани оказались уже необходимого, или что-то еще заставило их освободить содержимое от тары.

Командир услышал шепотки своих бойцов:

— Что это за дребедень?

— Дерьмо какое-то…

— Металлолом, — Шепелев разобрал голос Хромова.

— Может, это пионеры? — голос Жоха.

«Действительно, дерьмо и металлолом», — в уме согласился Шепелев. Света фонарей хватало, чтобы если не разглядеть в подробностях, то хотя бы распознать предмет. Предметы. Куски железа. Обломки самолета, его останки. Изуродованный, измятый фюзеляж. Решетчатая омертвелость скелета кабины. Удалось разглядеть покореженную лопасть винта, торчащую из груды этого лома. Поперек саней было положено крыло, вернее, то, что от него осталось. Фонарный свет падал на металлические листы, скрученные, как древние свитки, и давал возможность увидеть пробоины в корпусе. Металлолом, иначе не назовешь.

— Может, разбился тот самолет, что летал над нами? — это прошептал Лева.

— Тот улетел целехоньким, — отозвался старшина.

Здесь их человек восемь-десять, тем временем подсчитал командир, не больше. Сейчас немцы отдыхали, ходили вокруг саней, о чем-то переговаривались, кто-то курил. Ха! Похоже, они не отдыхают вовсе, они застряли. Элементарно увязли своими санками, рассчитанными на неглубокий снежный покров, в жутких наносах и навалах этой карельской зимы. Сани и шли у них до этого медленно, потому что поставлены на очень узкие полозья, которые продавливают под тяжестью груза сугробы, зарываясь в них по самое основание повозки. Верно, они себе представляли нашу зиму не такой, на какую напоролись.

Но зачем нужны в проруби (а куда же еще они толкают сани?) обломки самолета? Бессмыслица, несуразица, галиматья какая-то, свинячья петрушка. Однако ж это как-то должно объясняться!

И, кстати, дорога им эта гора бестолкового металла. Поэтому, надо думать, и решили не рисковать, лучше сказать, решили перестраховаться, и не сбрасывать груз прямо на лед, чтобы тот не проломился и груз, то есть эта рухлядь, не ушел под воду вместе с тарой и парашютом. Что-то похожее на отгадку происходящего зашевелилось на окраинах мыслей капитана Шепелева. Но мыслям, чтоб вспыхнуть фейерверком озарения, не хватало фактического материала.

— …Пока снегу нет, — командир услышал над ухом шепот Хромова, — жахнем дружно и им каюк.

Капитан помотал головой. Это «жахнем» пройдет только в том случае, если немцы, как по заказу, соберутся на лицевой к нам стороне саней, желательно при этом не будут слишком подвижны, дадут в себя прицелиться. По-другому сразу всех положить не получится. А открываешь огонь, немцы гасят фонари, все во мраке, начинается игра вслепую, где один оставшийся в живых проворный и меткий немец может перестрелять весь отряд. Когда густой снегопад перестал, близко к ним уже не подберешься. И самое разумное сейчас — выжидать. Лучше всего будет, если фашисты провозятся с санями на берегу до рассвета. Или бросят их и отправятся спать до утра. Но если же они торопятся и продолжат пыхтеть над санями, проталкивая их по миллиметру в минуту, и дотолкают их до льда, тогда мы и нападем. Заняв позицию на береговом возвышении, мы получим преимущество. Мы можем покончить с ними, забросав их сверху гранатами. Решено, с берега мы их и атакуем. Но дать им сбросить свой металлолом в озеро нельзя. Нельзя — потому что они очень уж этого желают, значит, неспроста желают. Надо захватить их богатство и поглядеть на него вблизи.