Книга Когда струится бархат - Элизабет Чедвик (Англия)

Адам резко обернулся, от неожиданности покраснев не меньше своего оруженосца. Впрочем, довольно быстро цвет его лица стал почти столь же бледным, как собственная льняная рубашка. Не сводя глаз с Хельвен, будто боясь, что она может исчезнуть, он протянул руку за мечом и коротким жестом отпустил Остина. Юноша помедлил, отвесил поклон и с очевидной неохотой вышел из комнаты. Хельвен посторонилась, пропуская его, закрыла дверь и, отбросив на спину капюшон накидки, подошла к Адаму. Он обратил внимание, что узорчатая брошь из хрусталя и янтаря более не украшает одежду Хельвен, и на смену вернулась старая заколка в виде леопарда.

— Тебе нельзя быть здесь. — Ровный тон не позволял догадаться о сложных чувствах, вспыхнувших в его душе при появлении любимой женщины.

— Я не могла тоскливо слоняться за закрытыми дверьми отцовского дома, зная, что тебе предстоит.

— Так было бы легче для нас обоих. — Адам положил руку на рукоятку меча и осторожно двинул лезвие из ножен.

— Но неправильно и нечестно. — Хельвен перевела взгляд с его лица на сияющую сталь и по всему телу пробежала заметная дрожь. — Адам, я должна быть на этом суде-поединке ради Ральфа. Это мой долг, как его вдовы, находиться там, каким бы ни оказался результат.

— Хельвен, если я проиграю, тебе придется несладко. В глазах людей ты будешь выглядеть шлюхой.

Хельвен вздрогнула и выдавила слабую улыбку.

— У меня останутся папа и Джудит и друзья нашей семьи, они всегда укроют меня от такой беды. А сама я ничего не боюсь. — Ее улыбка дрогнула, выдавая ужас и напряженность, которые женщина пыталась спрятать под внешней уверенностью. — Адам, бога ради, оставь в покое меч, он сейчас тебе не нужен, — прошептала она, — а то мне плохо от одного его вида.

Адам аккуратно спрятал лезвие в ножны, положил меч на помост и шагнул к Хельвен. Одна из кос соскользнула с плеча и коснулась руки Адама, пальцы непроизвольно ухватились за косу, перебирая тяжелые пряди, и рука Адама вдруг оказалась у самого лица Хельвен. Адам бережно дотронулся до лилово-желтой припухлости под левым глазом. Теперь уже невозможно объяснять, что меч нужно подточить перед боем. Она еще сильнее испугается, думая о предстоящем кровопролитии. Лучше дождаться, когда она уйдет.

— Твой приход ко мне — это тоже долг? — тихо обронил он.

— Адам, не надо, это нечестно!

Он погладил другую, без синяка, щеку Хельвен.

— Или я значу для тебя больше, чем жеребец для кобылы? — настойчиво продолжил он, видя, как на ее лице проступает отчаяние, а она изо всех сил старается этого не показывать.

— Да, да, и ты это знаешь, — выкрикнула Хельвен сердито.

— Знаю?

Хельвен нетерпеливо фыркнула и подняла руку, чтобы отвести от своего лица ладонь Адама.

— Когда осенью в Равенстоу я увидела тебя, мне захотелось быть с тобой, — сказала она низким проникновенным голосом. — Но мне казалось, что ты все еще тот хорошо знакомый мне мальчик, мой приемный брат. В глубине души я понимала, что ты стал мужчиной, и запуталась в двух столь несхожих мнениях. Я и сейчас не знаю, что делать, но теперь нет времени для выбора. Я попала в западню. — Хельвен повернула руку Адама так, что его рука оказалась в ее руке ладонью кверху. Ее пальчики ощутили неожиданно твердую и жесткую кожу от работы с мечом.

— А я всю жизнь провел в западне, — прошептал он, — и время еще есть. После сегодняшнего дня все только начнется. — Их пальцы переплелись, Адам привлек Хельвен к себе. Всего один миг она противилась, но тут же тело расслабилось и приникло к нему. Пробудившееся желание начало вытеснять благоразумие, растапливать сдержанность, как пламя свечи, сжигающее фитиль, превращает воск в текучие слезы.

В дверях громко кашлянул Суэйн, незамедлительно пришедший после того, как Остин рассказал ему о появлении Хельвен.

— Мой господин, я принес точильный камень, а еще вам надо обязательно размяться перед боем. — Он окинул Хельвен каменно-непроницаемым взором и учтиво склонил косматую голову.

Адам вздохнул, возвращаясь к суровой действительности. Разгоревшееся в сердце пламя стало утихать, превращаясь в мерцающие угли, но глаза не отрывались от лица Хельвен, словно пытаясь навсегда запечатлеть любимые черты. Наконец он сделал глубокий вздох и решительно отстранился.

— Молись за меня, — Адам печально улыбнулся. — Если все получится, мы скоро снова будем вместе. Если же нет, — он пожал плечами, — по крайней мере у нас была возможность попрощаться друг с другом. Я очень рад, что ты пришла.

— Да хранит тебя Всевышний, — с трудом прошептала Хельвен и, поскорее набросив капюшон накидки, бросилась вон из комнаты, боясь разрыдаться.

* * *

Хью де Мортимер смотрел на своего единственного сына. Высокий и широкоплечий, тот должен был наклониться, чтобы попасть на огороженную забором арену во дворе замка. Отец сердито стиснул в кулаки пальцы, покрытые шрамами давних сражений.

— Он невиновен, — объявил он скрипучим голосом, напоминавшим трение лезвия меча о сухой точильный камень.

Гийон притопывал ногами, стараясь согреться, и также смотрел на арену и двух молодых людей, вышедших на единоборство. Адам беспрестанно двигался, стараясь не дать мышцам застыть на промозглом холоде, покрывшем все вокруг блестящей коркой льда.

— Боюсь, мой приемный сын не разделяет твоей убежденности. Мне неприятно об этом говорить, Хью, но я думаю так же, как он. — Граф повернул голову к старику, стоявшему рядом на небольшом возвышении.

— Значит, для тебя слово валлийского варвара, презренного отродья гнусных предателей, кажется более правдивым даже перед честным словом моего родного сына?

— Не хочется ссориться с тобой, Хью, — ровным голосом промолвил граф, — нам обоим сейчас тяжело.

— Если бы желания могли обращаться в коней, тогда и нищие стали бы всадниками, а шлюхам вернулась бы девственность! — желчно проскрипел старший де Мортимер, разозленный до крайности. — Если бы ты знал, какое большое значение придавал Варэн твоей распутной дочке!

— Я знаю, какое значение он придавал собственному тщеславию, — вспыхнул Гийон, желая защитить честь Хельвен. — Моя дочь не распутница. Выбирай выражения, если хочешь говорить со мной.

— Выбирать выражения? Кровью Христовой клянусь, как только я представлю себе…

— Успокойтесь, господа, — сказал король, ловко вклиниваясь между спорящими. — Достаточно нам одной неприятности, когда вынуждены драться двое молодых людей. Ни к чему двум моим старейшим вассалам затевать по этому поводу открытую перебранку.

Гийон проглотил свой гнев и поклонился Генриху.

— Я вовсе не хотел причинять обиду или вести себя неподобающим образом, — заявил он и протянул открытую ладонь Хью де Мортимеру. Тот совершенно проигнорировал примирительный жест и ограничился тем, что отвесил в сторону короля чопорный поклон.