Книга 33. В плену темноты - Гектор Тобар

– Это грибы, которые растут на ветках деревьев, особенно патагонских дубов, пока те совсем еще молодые. Грибы эти имеют оранжевую окраску и похожи на пчелиные соты размером с грецкий орех, со сладкой и прозрачной жидкостью внутри. И вот еду я себе верхом и вдруг натыкаюсь на кустарник высотой не больше шести футов, ветки которого сверху донизу буквально усеяны этими самыми dihueñes. Нет ни одной свободной ветки, на которой они бы не росли. И каждый размером с яблоко.

– Не может быть!

– Лжец!

– Это – правда. Размером с самое натуральное яблоко, да еще и riquísimas[19]. И вот что я еще вам скажу, viejos: я их ел. И ел, и ел, и ел. А учитывая, что они такие пористые и легкие, то объесться ими было просто невозможно.

Ильянес завершил свой рассказ, и ведь никто из мужчин так и не попросил его замолчать и не вспоминать о еде.

– Когда ты голоден, – сказал он им, вспоминая дни своей солдатской молодости в пампасах, – тебе все кажется вкусным.

* * *

Открыв глаза своим товарищам по несчастью на провидение Господне и убеждая их в необходимости быть сильными, Омар Рейгадас решил и далее поддерживать их моральный дух. Господь с нами, снова и снова повторял он. Но ощущение голода, чередующиеся приступы возбуждения и отчаяния, охватывавшие его при звуках бура, подтачивали его силы. В конце концов, ему уже пятьдесят шесть и, прислушиваясь к своему телу, он ощущал груз прожитых лет на своих плечах. Сначала это была легкая боль в груди, потом присоединилось жжение в руке, а там она и вовсе перестала слушаться его. Похоже, Омар пережил сердечный приступ, и в голову ему невольно закралась мысль о неминуемой смерти. Он вдруг представил, как тридцать два человека остались наедине с его телом, которое будет быстро разлагаться в такой духоте. Страх смерти сковал его, пока он лежал на земле неподалеку от Убежища, и спертый воздух вокруг вдруг превратился в липкие и цепкие руки, которые стали душить его. И тут Омар ощутил дуновение. Воздух стал прохладнее. И вот его уже овевал свежий ветерок. Омар сел, достал из кармана зажигалку и увидел, как затрепетал и наклонился робкий огонек, указывая куда-то вверх, к выходу из шахты. Поток воздуха шел снизу, из глубин рудника. Омар тут же оповестил остальных о своем открытии и зашагал вниз в сопровождении еще нескольких человек. Они решили совершить экспедицию и опуститься глубже, чтобы понять, откуда поток. Мысль о том, что они могут обнаружить шурф, пробитый с поверхности, и установить контакт с внешним миром, подгоняла Омара и его товарищей, придавая им сил. Они миновали несколько поворотов и тупиков и наконец достигли отметки сначала 80, а потом и 70, а язычок пламени все так же отклонялся вверх. В конце концов они оказались в южном коридоре, на отметке 60, и пламя наконец выпрямилось, затрепетало и погасло: в воздухе осталось слишком мало кислорода, чтобы поддерживать горение. В северном коридоре, на отметке 60, повторилась та же история. Они опустились глубже, до отметки 40, и тут язычок заметался из стороны в сторону – воздух выходил где-то совсем рядом – и погас. Они обследовали несколько темных и заброшенных коридоров, но так и не поняли, откуда же попадает свежий воздух. Но во время этой ходьбы и поисков Омар едва не пропустил перемены, происшедшие с его телом: тяжесть в груди исчезла. Легкий ветерок избавил его от смертельной угрозы: «Я снова начал дышать. А когда мы возвращались обратно в Убежище, ветерок не покинул меня».

Неподалеку от Убежища он наткнулся на Хосе Энрикеса, Пастора, и рассказал ему о том, что видели, о ветерке, дующем откуда-то снизу.

– Откуда же он может дуть? – принялся размышлять вслух Энрикес. – Все каверны заблокированы. И сверху пока не пробился ни один бур.

– Это – тридцать четвертый шахтер, мой маленький приятель, – заявил в ответ Рейгадас. – Значит, он не бросил нас в беде.

Тридцать четвертый шахтер живет в душе каждого, кто когда-либо опускался в шахту. Он – дух Божий, что защищает их всех.

Поток прохладного воздуха возобновлялся каждый день, примерно в шесть часов вечера. «Начинался этот легкий ветерок (vientecito), и на душе у нас становилось спокойнее, – про себя Омар решил, что если ему суждено выбраться наружу, то когда-нибудь он расскажет об этом всему миру. – Нельзя, чтобы эта история осталась похороненной и никто не узнал о ней». Несмотря на весь свой многолетний опыт работы на руднике, он не мог найти другого объяснения, кроме того, что сам Господь своим дыханием освежал им шахту. И факт, что он стал свидетелем не дивного чуда, а всего лишь очередного сотрясения скалы, не имело никакого значения. Омар твердо уверовал, что в наклоне огонька зажигалки узрел нечто божественное, словно сам Господь не дал ему умереть и вдохнул кислород в его легкие. Он расслабился, успокоился, ему стало легче дышать, и он почувствовал себя лучше.

Бурение продолжалось, а потом вдруг замирало, иногда на несколько часов кряду, оставляя после себя жестокую тишину, наполненную звуками их дыхания и кашля. Когда визг бура затихал, самозваный спортсмен Эдисон Пенья думал: «Это безумие!» Подал голос шахтер, лежавший рядом:

– О чем себе думают эти парни там, наверху? – Тот же вопрос Эдисон задавал и себе.

Будучи натурой тонкой и даже артистичной, он вполне удачно вписался в абсурдное существование под землей еще до того, как гильотина перекрыла Пандус, заживо похоронив его внизу. У него и раньше уже случались приступы суицидальной депрессии, и каждый раз, спускаясь в подземелье, он готовился проститься с жизнью. «В шахте смерть всегда сопровождала меня, и я знал об этом, да и остальные тоже. Но если попробовать рассказать об этом людям наверху, то они не поверят и станут смотреть на тебя так, словно это досужие выдумки», – говорил он. Для Эдисона ежедневный спуск в шахту стал той экзистенциальной истиной, которую большинство из нас познает лишь на смертном одре: мы все умрем. Смерть подстерегает нас на каждом шагу. Быть может, сейчас пришло и его время и ожидание закончилось. Подобные мысли назойливо лезли в голову, как только бур останавливался и тишина растягивалась сначала на два часа, а потом и на все три. Теперь нас не спасет уже никакая скважина. Они отказались от этой идеи! Четыре часа. Пять. Живой и ясный ум тридцатичетырехлетнего человека подсказывал Эдисону, какое это сущее наказание и мучение – быть человеком, поскольку он уже понял, что в метафорическом смысле попал в замкнутый цикл жизни и смерти, оказавшись где-то на полпути между солнечным светом радости жизни и перманентной слепоты и глухоты смерти. «Я ощущал пустоту. Полнейший вакуум в теле», – рассказывал он впоследствии. Некоторые его товарищи по несчастью пытались занять себя тем, что давили на клаксоны автомобилей. Так они надеялись показать, что здесь есть живые люди. Эдисон слушал эти сигналы и думал: Какие же невинные эти парни, какие наивные. Мы же находимся на глубине в семьсот метров! Нас никто не услышит! Пожалуй, острее, чем остальные шахтеры, Эдисон сознавал, что близится его смертный час, подобно какой-то сердитой твари, которая поселилась у него в животе и ворчит и ворчит, высасывая из него все соки. Восемь часов. Девять. Бур молчал. Никто не придет к ним. Эдисон пытался бороться с пустотой, которая разрасталась у него в душе, чтобы стряхнуть ее, и начал кататься по полу Убежища, закатив глаза под лоб. Его товарищам по несчастью показалось, будто он сходит с ума.