Книга О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров

– А ты знаешь, кто придумал граненый стакан?

– Разве стакан надо придумывать? – удивилась Шевцова и заржала.

– Архитектор Мухина придумала стакан с гранями, она и дизайн гвоздя сочинила!

– Да ладно?!

– Ага.

– Ты не бойся, Иратов, я к тебе больше не приду. Я мужу не изменяю, просто хотела вспомнить прошлое!

– А Катька где?

– Катька?.. – Бывший комсорг уже оделась и оправляла юбку. – Сначала возле «Националя» стояла, а потом сгинула в Турции…

– Времена…

– Я пошла, – объявила Шевцова. – Детей из школы пора забирать… Будь!..

Больше Иратов никогда ее не видел.

Когда он отстроился и начал заниматься практической архитектурой, тесно сотрудничая с мэрией Москвы, ходоков в его офис, к нему лично, выстроилась очередь как в Мавзолей. Кто-то предлагал совместные проекты, например заняться нефтью, но он всегда отказывался, говоря: «Где нефть – и где я?», предлагали конструировать архитектуру совместно. Ну, на этом безбрежном поле он и сам был с усам. На кой черт ему партнеры… Но в основном шли просители, состоящие из давних знакомых, друзей и друзей родителей. Жуликов и проходимцев гнал в шею, а тем, кого узнавал, посильно оказывал помощь.

В один из дней, когда Иратов был очень занят на переговорах с изворотливыми бизнесменами из Сингапура, помощник Витя сообщил ему, что пришла немолодая женщина с подростком лет пятнадцати.

– Перенеси на завтра! – попросил Арсений Андреевич.

– Она готова ждать, сказала, что в другое время не решится.

– Почему не завтра?

– Она не уверена, что хочет вас видеть, но мне кажется, что для вас это будет важно!

– Она хоть назвалась?

– Да, – ответил Витя. – Ее зовут Светлана Ивановна.

Покрутив в голове имя и отчество, Иратов пришел к выводу, что они ничего ему не говорят, но тем не менее попросил помощника, чтобы посетители подождали его еще пятнадцать минут:

– В перерыве приведи.

– Хорошо, Арсений Андреевич.

Когда в его кабинет вошла немолодая, просто одетая женщина с подростком, он окончательно уверился, что знать ее не знает, но мальчик чем-то был ему знаком, хоть этого и не могло быть.

Он поздоровался, попросил садиться и поинтересовался, чем обязан.

Женщина повернулась к сыну:

– Я говорила, что он не узнает…

Он действительно не узнавал ее. Но голос! Что-то в его мелодике отсылало душу Иратова в прошлое, в раннюю юность. Он задумался…

– Пойдем, сынок, – тихим голосом позвала подростка.

Они поднялись из удобных кресел, женщина попросила извинить их за беспокойство, Иратов кивнул, одновременно прощая и прощаясь… Несколько минут просидел с отрешенным взглядом, все еще не возвратившись из воспоминаний о юности. И когда он почти выбрался, вылетел тяжело из медитативного состояния, когда мысль почти перепрыгнула через грань, разделяющую прошлое и настоящее, Иратов очнулся и вдруг вспомнил! Не может быть!!! Он вскочил с кресла и без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки бросился за этой странной парой, бежал по улице, глядя по сторонам, ища ее со страстью и болью в глазах. И когда он увидел их, стоящих на троллейбусной остановке, падающий им на плечи тополиный пух, то закричал, как кричал когда-то в молодости от тупого отчаяния и бессилия.

– Света-а-а-а!!! – пронеслось по московским улицам и переулкам. – Света-а-а-а!!!

Она обернулась, а он уже бежал к ней навстречу, и его волосы развевались на ветру. Он стоял перед ней, часто дыша.

– Светлана Ивановна… Света… Ты?..

Она кивнула.

Он уговорил ее вернуться в офис, отвел в личную комнату, где сварил кофе и поломал на куски плитку шоколада.

– Ну, как ты? – спросил, взяв ее руки в свои. Ее ладони были мягкими и влажными.

– Да как же можно жизнь рассказать?

– Ты права… Может быть, мальчик пока посмотрит офис? У нас можно порисовать на огромном ватманском листе, – повернулся к Светиному сыну – и опять Иратову показалось, что где-то он видел лицо подростка. – Тысяча фломастеров!..

– Можно, – согласился мальчик и через пару минут ушел вместе с Витей исследовать архитектурное бюро.

– Ну, как ты?

– Ты спрашивал, – она улыбнулась.

– Да…

Он сидел молча, внезапно поняв, что ему не о чем с ней разговаривать. Совместное прошлое было столь мимолетным, словно день и ночь, но в нем помещались его первая любовь и первые страдания.

– А как твой Грязев?

Она пожала плечами, а Иратову нестерпимо захотелось обидеться на нее за прошлое, за посылку, посланную из экзотической страны, за украденную веру, – но не получалось. Невозможно обижаться на немолодую женщину, которая спасла тебя от жизни с немолодой женщиной. Ее можно только благодарить!

Он положил ей голову на колени, а она, как когда-то, гладила его волосы, завивая на пальцы черные локоны. Иратов понял, что это единственные колени, в которые он может уткнуться и побыть немного слабым. Мать умерла, а каким-то проходным женщинам доверяться – и мысли такой не приходило. Он спросил, как зовут ее сына.

– Арсений…

– Тезка… В честь меня?

– В честь поэта Тарковского.

– Да-да… Это здорово – Арсений Грязев…

– Арсений Иратов, – поправила Света, и колени ее напряглись.

Он никогда еще не думал о детях серьезно и сейчас не желал. Услышав, казалось, столь неожиданную информацию, судьбоносную, способную изменить жизнь, Иратов даже не вздрогнул. На мгновение он подумал, что Света сватает ему грязевского сына, но тотчас понял, что это не так. Еще ему стало ясно, что именно казалось знакомым ему в лице мальчика – он сам. Таким было его собственное лицо в тринадцать лет.

Он поднял голову с ее колен:

– Что я должен делать?

– Не знаю, – ответила Света. – Я просто думала, что тебе надо знать про сына.

– Почему раньше не рассказала?

– Ты бы не поверил. Я была не твоей женой. Да и зачем было портить тебе жизнь? Ты был славным мальчиком…

Иратов посмотрел в окно, и ему показалось, что там, внизу, на кривой тополиной ветке полощется на ветру когда-то подаренная им ее шелковая ночная сорочка, пропитанная запахом всех сук, которые в ней спали после Светы, в которой их драли с первобытным животным натиском, дабы вытравить из ноздрей ее запах…

– Я не хочу с ним знакомиться, – жестко уведомил Иратов. – Решение оставить ребенка твое. Ты в это время жила с археологом. Я тогда почти умер!

Она тотчас поднялась с кресла. Выражение ее лица не изменилось.