Книга Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

– О! – произнес он удивленно.

И испугался – совсем немного.

Потому что Джордж прикоснулся к нему.

Просто тронул рукой ложбинку внизу спины. Прикосновение так много говорило, хотя пальцы не двигались. Может быть, дело было в беседе, которую они вели за ланчем, или же в мыслях, что посетили его тогда, но в прикосновении присутствовало нечто, нарушающее все и всяческие границы. Нечто исходило от его руки, передавалось через ладонь – презумпция равенства, а возможно, и обладания, что было еще опаснее. Да, вероятно, именно так чувствует себя тот, к кому прикасается любовник. Морган ощущал жар руки, властную уверенность ее прикосновения. Затем рука скользнула ниже, прошлась по ягодицам и замерла чуть выше, у основания позвоночника.

Морган был ошеломлен. Что-то необычное происходило с ним. Он словно покинул кухню, но вместе с тем покинул и собственное тело. Его сознание оставило предназначенное ему место и ринулось глубоко внутрь его «я», туда, где хранилась память о сегодняшних событиях. Но теперь они выглядели совсем по-другому и распределялись в иной последовательности.

– Да, – сказал Джордж. – Все правильно, сюда.

Снаружи раздался голос Карпентера, и рука исчезла. Не так уж долго она там и пробыла, но по пути в Тотли, на станцию, через длинные послеполуденные тени, вытянувшиеся вдоль дороги, Морган напряженно размышлял. Он выстраивал сюжет, форму, вытеснившую в его сознании то, что оказалось безнадежно лживым и слишком простым. Теперь у него есть история – новая история! Позднее он решит, что она явилась ему сразу и целиком, войдя в его существо через точку, которой касалась рука Джорджа. Но, по сути, это прикосновение только подтолкнуло его к созданию истории, которую он сложил в поезде, увязывая разрозненные части. Они валялись вокруг него, как обломки разбитой статуи, и что-то должно было случиться, чтобы фрагменты вновь слились в единое целое.

Когда Морган вернулся в Хэррогейт, он извинился перед Лили и прямиком направился в свою комнату. От стряпни Джорджа разболелся желудок, но он сел перед стопкой бумаги, взял перо и принялся быстро писать, время от времени выходя в туалет.

* * *

Одна книга вытеснила другую. Индийский роман был заброшен. Вместо этого Морган писал о том, что значит принадлежать к меньшинству. История однополой любви! Всю свою жизнь он вынужден был придумывать что-то совершенно иное – сводить и разводить женщин и мужчин, – хотя втайне мечтал говорить только о самом себе. Теперь же случайное прикосновение к основанию позвоночника высвободило другое, глубоко запрятанное повествование. Мгновенно, словно освещенную вспышкой молнии, Морган узрел всю последовательность событий, в центре которых стояли три персонажа.

Конечно, он никогда не сможет опубликовать этот роман. Даже не сможет показать его большинству из тех, кого знает. Среди его знакомых были люди, которые, естественно, поймут его, и он писал для них, а также для себя самого. И для некоего идеализированного читателя, который примет все как есть и простит.

Какое отрадное чувство освобождения! Огромное напряжение, сформированное годами молчания, стояло за словами и теперь выталкивало их наружу. Мало найдется на свете вещей, уступающих в силе и мощи исповеди, и он использовал белый лист бумаги как исповедальню. Его дух пробудился в Кембридже, и теперь Морган мысленно обратился к давним временам. Хотя некие недомолвки и были необходимы.

Имя Морис он выхватил из сегодняшнего разговора с Карпентером. Нормальное имя, ничем не хуже прочих. Чтобы в нем самом не увидели какой-то связи с этим героем, он сделает его энергичным, атлетически сильным и прямодушным. Это будет Морган, но только в другой жизни! Хом был гораздо ближе к правде жизни в образе Клайва Дюрхэма, а то, что произошло между ними, тоже присутствовало в истории, хотя и в измененной форме. Правда, пришлось запрятать поглубже детали семейной жизни и прототипов второстепенных характеров – вдруг на них упадет чей-то непрошеный взгляд!

Оторваться от работы на начальном этапе было трудно – все это казалось таким живым, столь необходимым, и все, что Морган писал, словно искрило электричеством. Так много требовалось сказать, так много из того, что он собирался сказать, уходило корнями в его собственную жизнь, что удовольствие от работы оказалось очень личным и потаенным. Роман даже снился ему по ночам. Мысли о прошлом вызволили из глубин памяти воспоминания о событиях и переживаниях, относившихся к давним годам. Годы, проведенные в Кембридже, были годами пробуждения. Но его необычность проросла в нем гораздо раньше, в далекой юности.

Первые его эротические переживания не имели объекта. В Рокснесте он любил забираться на деревья и прижиматься к их ветвям. Это возбуждало его. Позже его ужасно привлекали мальчики, работавшие в саду, и особенно Ансель, с которым они до изнеможения щекотали друг друга в соломе. А этот толстый, смуглый ирландец, мистер Хэрви, который служил его воспитателем в Стивенедже, когда Моргану было восемь лет! Как-то ему приснился очень тревожный сон о причиндалах мистера Хэрви – они напоминали длинную белую змею, заполнившую весь коридор и всю гостиную и плотно обхватившую Моргана своими кольцами. Морган счел этот сон нелепым, потому что причиндалы в его мирке были только у одного человека, у самого Моргана.

Первый сознательный выбор он сделал позже, когда ему исполнилось одиннадцать. Он проводил каникулы вместе с матерью в Борнемауте, и там его очень занимала мысль, что будущее представляет собой территорию, по которой расходится множество вилоподобных тропинок. Ему предстояло найти свой путь через незнакомый, залитый сумеречным светом ландшафт, где каждое решение, принятое на развилке, могло определить все его будущее. Для маленького мальчика это было причиной серьезных переживаний и, глядя из окна отеля, он решил главный жизненный выбор доверить судьбе. «Все зависит от того, – подумал он, – кто появится первым на улице – мужчина или женщина». И принялся со страхом ждать, кого же откроет ему пустая улица. И когда вдали показался мужчина с рыжими усами, Морган испытал сильнейшее облегчение.

Все школьные годы являлись периодом непрерывного ожидания, хотя чего Морган ждал, он не смог бы сказать наверняка. Кисловатый запах общественных бассейнов, расположенных в Кент-Хаусе в Истборне, постоянно стоял у него в носу как одористическое сопровождение сцен с прыгающими в воду мальчиками. Шумящее прибоем море, располагавшееся за потеющими стенами бассейна и соединенное с ним подземным каналом, своим ревом напоминало: в этом мире, помимо этой глянцево поблескивающей невинной кожи, есть и более опасные вещи. Морган всегда вспоминал неделю, проведенную в Истборне, с восторгом, к которому примешивался тошнотворный страх, хотя ничего, заслуживающего внимания, там не произошло.

По-настоящему важным, хотя именно поэтому глубже других забытым, было воспоминание о реальном, достаточно обычном мужчине без усов, но в бриджах и войлочной охотничьей шляпе, которого Морган как-то зимой увидел в кустах недалеко от Истборна. Тот справлял большую нужду, и уже одно это шокировало мальчика, но оказалось абсолютным пустяком по сравнению с тем, что последовало затем. Мужчина втащил Моргана в кусты, причем брюки его по-прежнему были расстегнуты – и принялся просить: «Подергай, мой милый мальчик, подергай!» Морган исполнил просьбу. Когда же мужчина получил то, чего желал, он сразу обмяк, потерял ко всему интерес и предложил Моргану шиллинг, от которого тот отказался.