Книга Жаклин Кеннеди. Американская королева - Сара Брэдфорд

Джеки она знала в лицо, поскольку видела ее на вечеринках в Ньюпорте, Нью-Йорке и на Лонг-Айленде, и в то время Джеки казалась ей очень сдержанной и умной: «Помню, как-то раз в Саутхэмптоне мы танцевали с Сержем Оболенским, а Джеки сидела в уголке и внимательно наблюдала, словно старалась понять, что происходит…» Когда Джек приехал в Нью-Йорк, пригласил эту приятельницу на обед и сообщил, что женится на Джеки, она восприняла новость так: «Я подумала, это неплохая идея, потому что Джеки – человек хороший, хоть и не слишком эмоциональный… Зато она не станет очень уж кипятиться и обижаться на Джека, на его постоянные отлучки и прочее…»

Но, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Джек не понимал настроений жены, не понимал, что она замыкалась и надолго мрачнела от расстройства. «Он просто не выносил ее, насколько я поняла. Я имею в виду, на том этапе Джек ее не понимал и не выносил, – рассказывала одна из подруг Кеннеди. – Но потом примирился с ситуацией и решил, что лучше оставить все как есть, при этом у него хватало других дел, чтобы отвлечься, и, по-моему, это шло ему на пользу. Так уж получилось». Джек жаловался на жену, дескать, этакая холодная примадонна и мотовка, кроме того, ему не нравился ее голос. И все же он был пленен ею и пытался задобрить ее, даже запретил своей приятельнице приходить на свадьбу, чтобы не ранить чувства Джеки. «Она любила во всем порядок, – вспоминала эта приятельница, – и не хотела чужого вмешательства, не хотела ни с кем соперничать. Меня сначала пригласили на свадьбу, а потом жених позвонил и сказал: “Ради всего святого, не приходи, ни в коем случае не приходи”. Он был непреклонен».

Джеки и Джона Кеннеди связывали сложные взаимоотношения. Присцилла Джонсон Макмиллан вспоминала вашингтонскую вечеринку по случаю дня рождения одного из помощников Джека, Ленгдона (Дона) Марвина: «Мы сидели в клубе, я – справа от Джека, а Джеки – напротив нас, и он весь вечер твердил мне: “Я женился только потому, что мне было тридцать семь, а если тебе тридцать семь и ты не женат, люди решат, что ты гомосексуалист”. Так и сказал. Весь ужин нашептывал мне на ухо. Я заметила, что он ничего не ест, а значит, у него снова непорядок с желудком; Джеки, сидевшая напротив, выглядела, как всегда, очаровательно, и Джек глаз с нее не сводил… Они тогда немного опоздали. Джеки пришла в черном платье из тафты с вырезом лодочкой… появилась эффектно, правда-правда, и мне показалось, Джек ужасно ею гордился. По-моему, впечатление, возникшее у меня тогда… думаю, он впервые открыто разыграл передо мной целый спектакль… в общем, впечатление сводилось к тому, что Джеки была чертовски привлекательна, Джек не мог устоять, впитывал привлекательность жены и сиял, ничего не ел, зато пожирал ее глазами, она завораживала его, благодаря ей Джек и сам становился богом солнца в собственных глазах…»

По странному стечению обстоятельств Джек использовал тестя, Черного Джека, как прикрытие своих похождений. Присцилла Джонсон Макмиллан озадаченно вспоминала: «Приблизительно в апреле 1957 года Джон Кеннеди пригласил меня сопровождать его на ужин, устроенный Американским обществом газетных редакторов, кажется, в “Уолдорфе”… Он дал мне весьма запутанные указания. Я должна была спросить приглашение на имя мистера Бувье и сесть за его столик недалеко от сцены. Я сидела с Черным Джеком, его тогдашней любовницей, ее мужем и еще одной парой. Джон произнес забавную речь… а потом мистер Бувье сказал мне: “Не уходите. Джек хочет с вами познакомиться”. Я чуть не расхохоталась: у этого Бувье не иначе как мозги набекрень. Как бы я вообще оказалась за его столиком, если бы уже не знала Джека?! После такого намека я немедля улизнула из зала, пошла домой, на квартиру, которую снимала вместе с одной девушкой, и едва успела войти, как соседка сообщила, что звонил какой-то раздраженный тип, назвался Бувье и сказал, что они в ночном клубе в полуподвале гостиницы, рядом с “Уолдорфом”, и Джек в ярости, оттого что меня до сих пор нет. По-видимому, под видом Бувье звонил сам Джек. Понятия не имею, что они замышляли, но той зимой по Восточному побережью ходили слухи, что Джеки и Джон разъехались и семьи разделились на два лагеря, так что я знать не знала, почему мистер Бувье покрывал Джека, если можно так выразиться».

Ухаживания Джека вызывали у Присциллы недоумение: «Откуда у него вообще было время столько лет, пусть и отрывочно, домогаться кого-то, кто всегда будет отвечать отказом? Более того, он неизменно формулировал вопрос так, что ни одна уважающая себя девушка просто не могла согласиться. Но действовал вкрадчиво и забавно. С ним правда было хорошо, только постоянно приходилось проявлять бешеную активность… Я пришла к выводу, что он просто любит пофлиртовать с женщинами… Он постоянно подбивал клинья, но как бы для тренировки, по привычке… Я думала, что не слишком ему нравлюсь, и эта уверенность стала моим оружием. Он был привлекателен, а вместе с тем в нем чувствовался холодок. От него словно бы исходил свет, но не жар и не тепло. Его шарм заключался в отрешенности, мнимой отрешенности от себя самого».

В декабре Джека выписали из больницы и на носилках перевезли в Палм-Бич. К середине января он уже настолько оправился, что ходил в кино с Фэем, которого вызвали из Калифорнии развлечь друга. Фэй писал: «Домашние очень о нем тревожились и не знали, выживет он или нет. Доктора считали, что Джек теряет интерес к жизни и визит кого-либо, близко связанного со старыми добрыми временами, поможет вернуть привычный оптимизм и радость жизни». Джек чувствовал себя скверно, но по утрам и вечерам заставлял себя сидеть, читал, делал пометки, заучивал отрывки из книг, чтобы потом использовать в выступлениях. Через два дня после приезда друга он настолько воспрянул духом, что поехал с Фэем в кино – на фильм про пиратов «Вера-Крус» (Vera Cruz) с Бертом Ланкастером и Гэри Купером. «Никто из моих знакомых не любил ходить в кино так, как Джек, – отмечал Фэй. – Правда, нужно было держаться наготове, чтобы немедля уйти, если картина ему не нравилась, а такое случалось нередко. Если действию недоставало динамизма или диалоги были затянуты, будь готов услышать: “Ладно, пойдемте отсюда”».

Операция оказалась неудачной, и в феврале 1955 года Джона, у которого развилось очень серьезное нагноение, снова положили в больницу; ему предстояла новая операция, чтобы удалить из его спины вшитую ранее металлическую пластину. Его жизнь снова была под угрозой, и снова он выкарабкался. По возвращении в Палм-Бич Джеки очень старалась подбодрить мужа, окружила его заботой и тем впечатлила всех. На спине у Джека зияла открытая гнойная рана, и медсестра научила Джеки делать перевязки. Когда Джордж Смазерс вместе со своим братом навестил Джона, он увидел друга лежащим на животе и явно испытывающим сильнейшую боль, несмотря на анальгетики, а рана в спине сочилась гноем. «Я тогда понял, что недооценивал Джеки, – сказал Смазерс ее биографу Дэвиду Хейману. – Если женщина могла изо дня в день смотреть на эту гнойную рану и мучения мужа, значит, у нее твердый характер».

Хотя в присутствии друзей Джон храбрился, Джеки было с ним очень нелегко. Бетти и Чак Сполдинг навестили его, чтобы подбодрить. «Мы все были в Палм-Бич, когда Джек перенес рискованную операцию, которая не помогла, – рассказывала Бетти. – Ужасно, у него в спине зияла дыра. Они с Джеки тогда повздорили, мы сидели у бассейна, играла музыка. Джеки просто встала и ушла, в одиночестве, на другую сторону бассейна. Я пошла следом, хотела поговорить с нею в надежде, что сумею смягчить ситуацию. Это вообще был единственный раз, когда я видела Джеки расстроенной. С Джеком было трудно общаться, в самом деле очень трудно, он боялся подпустить к себе кого-нибудь слишком близко. Думаю, и Джеки тоже». По словам Бетти, эмоционально они как бы отгородились друг от друга стеной.