Книга Без лица - Хари Кунзру

— Ты должен называть мою жену подобающим ей именем! — рявкает Макфарлэйн.

— Да, господин преподобный Макфарлэйн.

— Ее зовут миссис Макфарлэйн. Называть ее как-либо иначе — значит потворствовать ей. И не позволяй ей звать тебя Чан… или как оно там. Ты понял?

Пылинки танцуют на свету, когда эти двое проходят через церковь и взбираются по узкому лестничному пролету. Роберт мешкает в дверях, а Макфарлэйн размашисто шагает по скрипучему полу и открывает ставни на окнах. Уличный шум моментально становится ближе.

Преподобный Эндрю Макфарлэйн — человек, который верит, что поддержание чистоты есть малая форма молитвы, раба более крупных форм, таких как весенняя уборка и занятия гимнастикой. Вследствие этого он живет в пространстве, составляющие которого организованы с неким прямолинейным рвением: сотни книг расставлены в строгом алфавитном порядке по тщательно протертым от пыли полкам, жесткая походная кровать заправлена с солдатской аккуратностью, на потертом письменном столе нет ни одной случайной бумажки, а редко используемые инструменты для исследований хранятся в шкафах за плотно прикрытыми и запертыми на ключ дверцами. Ни одна гравюра не омрачает беленую чистоту стен, ни один фривольный коврик или циновка не порочат честных досок пола. Личное тщеславие заключено в металлический дорожный сундук с одеждой.

И все же в этот безвоздушный мир через какую-то щелку просочилось чувство. Отсутствие человеческих изображений здесь не абсолютно. На письменном столе стоит рамка — латунная, купленная на базаре. В ней — две фотографии. Роберт подходит украдкой, чтобы посмотреть на них. Двое молодых пехотинцев, глядящих в объектив. Две разные студии. Два разных тона сепии. Мертвые сыновья. Именно они, осознает Роберт, стали причиной того, что Амбаджи взяла его в дом, и по этой же причине преподобный позволил ему остаться.

— Тебе следует помогать мне, а не витать в облаках.

Голос Макфарлэйна возвращает его на землю, и Роберт помогает поддеть ломом крышку на небольшом ящике и аккуратно положить ее в сторонку. Они вынимают из ящика разнообразные деревянные детали с бороздками и щелями.

Макфарлэйн лезет в карман за ключами и открывает один из двух больших деревянных шкафов. Внутри аккуратными рядами разложены человеческие черепа. Преподобный ласково смотрит на них:

— Ах, моя маленькая Голгофа. Здравствуй.

Он наклоняется и выдвигает из нижнего отделения тяжелый ящик для инструментов.

— Для начала мы соберем решетку Лэмпри[104]. Подержи, я затяну болты.

Прижимая друг к другу деревянные планки, Роберт смотрит на мертвых людей. Мертвые смотрят на него. Как бы он ни старался, ему никак не удается привыкнуть к коллекции преподобного. Сама идея — собрать их всех тут — наполняет его ужасом. Мужчины и женщины — когда-то они ходили, и ужинали, и играли на музыкальных инструментах, и спорили… Увидев их в первый раз, он с трудом удержался от крика. «Базовый предрассудок», — сказал по этому поводу Макфарлэйн, задумчиво постучав костяшками пальцев по голове Роберта. Роберт отшатнулся. Он понял, что, с точки зрения преподобного, его собственное существование является лишь временным, и границу, отделяющую его от шкафа с образцами, легко пересечь. Сейчас, под полым взглядом черепов, он помогает Макфарлэйну протягивать шелковые нити сквозь деревянную раму. Получившуюся решетку с квадратными ячейками они закрепляют на треноге перед черным экраном.

— Вот так, — говорит Макфарлэйн, исполненный удовлетворения.

Несколько раз они проводили эксперимент, о котором Макфарлэйн говорит — «по стопам великого Мортона[105]»: ставили черепа вверх дном и наполняли мелкой свинцовой дробью. Дробь плотно уминалась, а затем осторожно высыпалась обратно, в градуированные стеклянные стаканы. Так они обнаружили, что череп женщины племени нага вмещает меньше, чем череп крестьянина бихари. Все эти открытия, по мнению преподобного, подтверждают величие гениального Мортона, хотя большой размер тибетского черепа его, похоже, раздражает.

Выясняется, что неоспоримые научные методы позволили краниометрии выявить обоснование имперского господства Британии над миром. Шкала краниальной емкости, которую преподобный Макфарлэйн утвердил для отбора подчиненных индийских рас, может, как он поясняет, быть расширена, для того чтобы показать, как точно различия в размерах мозга коррелируют во всем мире со степенью развития цивилизации и способностями к рациональному мышлению. На низшей ступени — атавистические создания, такие как жители Южной Явы и готтентоты, обладающие краниальной емкостью (равно как и челюстным строением), ненамного отличающейся от аналогичных параметров высокоразвитых обезьян. Индостанская группа, к которой принадлежало когда-то большинство мертвецов преподобного, попадает в средне-высшую категорию этой глобальной лиги. На вершине — европеец, чья вместительная (100 кубических дюймов) емкость предоставляет достаточно места для развития мозга, превосходящего мозг перуанца (91 дюйм) или дикий 86-дюймовый мозг жителя Тасмании. Отсюда следует Империя. Разумеется, преподобный признает, что простое измерение емкости грубовато и старомодно, но до нынешнего времени у него не было возможности взять в руки инструменты, которые перевели бы исследования на следующий уровень.

Он ставит Роберта боком перед решеткой, закрепив его шею и спину жесткими стальными струбцинами и вытянув одну его руку, также обездвиженную, вперед. Затем, установив фотографический аппарат на треножник в некотором отдалении, делает серию снимков. Похоже, мальчику не нравится, когда его снимают, и Макфарлэйн вынужден кричать на него, чтобы тот прекратил морщиться. Наконец Роберт успокаивается. Через видоискатель его мраморно-белая кожа почти сияет на фоне черного ситца. Преподобному кажется странным, насколько изящен его нос, насколько чиста линия тонких, острых губ. Невероятно чистые линии — для полукровки. На самом деле слишком чистые. Почти европейские.

— Очень, очень занятно, — бормочет он. — В самом деле, Роберт, примесь в твоей крови почти никак не проявляется.

Затем Макфарлэйн делает заметки о «необычной световой лейкохроичности кожи испытуемого» и размышляет о том, позволяет ли тонкость черт, их жутковатое качество, поместить их обладателя в какой-нибудь из криминальных типов великого Ломброзо. Ведь преступные наклонности мулатов хорошо описаны в литературе обеих Америк, а особенная, скрытая форма гибридности Роберта может таить под собой любые антисоциальные тенденции. Это, безусловно, подтверждается избыточной заботой о внешности и пристрастием к табаку. Вместе с тем исследования обнаруживают определенную крючковатую орлиность носа и заостренность дарвинова бугорка (более выраженную на левом ухе, чем на правом), каковые черты итальянский антропометрист считает присущими прирожденному преступнику. На какой-то миг Макфарлэйн задумывается, не будет ли разумнее выставить мальчика вон — ведь, в конце концов, он свалился на миссию как снег на голову. С другой стороны, он прожил здесь уже больше года, и ни одного происшествия.