Книга Астарта 2. Суд Проклятых - Марк Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тёмная фигура приблизилась к Ричарду, и тот отпрянул назад, ощутив могильный холод, исходящий от существа из чёрного тумана.
– И я приду к тебе, приду безумно скоро, чтобы испить такую гордую и яростную душу, – он едва слышно засмеялся в лицо судье. – Ведь это всё, – он картинно обвёл рукой пространство, – лишь для тебя. Ты белая фигура на доске, а мне роль чёрного ферзя дана судьбою, но в нашей партии прекраснее всего не тот финал, что звался бы великим, а лишь сама игра, клокочущая в крови, как жаркий яд любовного томленья. Беги, судья, и забирай пустое тело, мне нет нужды сегодня побеждать. Ведь у меня перед глазами целый город, охваченный чумою и безумьем!
Тёмная фигура метнулась к Лонгину, схватила его за шею, приподняв над полом на добрый фут, и повернула голову, глядя на Ричарда.
– Но я могу решить твою проблему. И простой выбор делать просто не придётся…
Моргану показалось, что он слышит сдавленный хрип начавшего приходить в себя Матиуса и тошнотворный хруст позвонков, пока тёмная фигура сжимала стальные пальцы на горле жертвы. Рик рванул с пояса свой меч, даже не осознав, когда вообще потянулся к оружию, и постарался рубануть по вытянутой руке Потребителя, которого узнал почти сразу, но ждал удобного момента для начала схватки. Сверкающий клинок прошёл сквозь дымчатую конечность, не причинив никакого вреда. Тот запрокинул голову и засмеялся. Потом хорошенько тряхнул в воздухе телом Лонгина и с силой отбросил его прочь, прямо на молчавшего всё это время Джонни, замершего с открытой книгой в руках.
Рик рванулся к Потребителю как раз в тот момент, когда Лонгин, очертив в воздухе дугу, снёс хозяина заведения. Золотое сияние мигом померкло, раскрытая книга выпала из рук Джонни, глухо стукнувшись об пол.
Пространство вокруг стало прежним. С улицы донеслись безумные крики, хлынувшие вместе со звуками битого стекла, радостным улюлюканьем и гортанными криками. Повсюду лаяли или выли собаки, слышался треск и звуки драки, двери бара уже трещали от напора горожан, издали слышались не то мольбы о пощаде, не то пьяные голоса насильников и грабителей.
На долю секунды, всего на мгновение, пока одна реальность неохотно возвращалась в другую, перед Ричардом возникло узкое лицо, скрытое красивой карнавальной маской, и призрачная дымчатая плоть обрела упругость и уязвимость.
Зарычав, будто раненый зверь, судья с силой вонзил сверкающее лезвие меча в плечо противника. Тот глухо застонал, отшатнувшись в сторону, и снова обретая туманную плоть взамен такой слабой человеческой оболочке.
Потребитель исчез, будто шагнул в каменную стену позади себя. Рик на мгновение затормозил с поднятым клинком, оглядываясь по сторонам во всех доступных реальностях и линиях времени. Поднявшийся с пола покряхтывающий Джонни уцепился рукой за гладкую барную стойку и, приподняв над ней голову, молча указа рукой куда-то в сторону подсобки.
Рик бросился туда, не тратя времени на раздумья. А на улице продолжала бушевать толпа безумных горожан, напившихся до чертей, смеющихся и плачущих, решивших напоследок хорошенько отметить свои последние часы в обречённом городе, над которым подняла и расправила крылья чума…
Он открыл глаза от лёгкого дуновения тёплого ветерка, принёсшего с собой запах гари и крови. Ровные ряды вековых деревьев стояли вокруг, безмолвно шелестя тяжёлыми листьями, словно отдавали последнюю дань погибающему где-то далеко городу. Шёпот разнотравья, запах мокрой земли и прелых листьев, едва уловимое скрежетание толстых стволов, копошение букашек в траве, мягкий рассеянный свет восходящего солнца, проливающийся сквозь сплетения ветвей над головой…
Лонгин впервые за долгое время чувствовал покой. Покой и удовлетворение, которые не смогли отнять ни нарастающая в голове боль, ни сжимающее её изнутри чувство страха, ни даже подступающая со всех сторон тьма.
Здесь и сейчас, на этом крошечном островке безмолвия и тишины, прерываемой только редким щебетанием птиц, он чувствовал себя по-настоящему спокойно и хорошо.
Маттиус улыбнулся, чувствуя, как трескаются пересохшие губы. Он лежал бы так целую вечность, вдыхая запахи рощи, впитывая всем телом прохладу влажной почвы и мягкого травяного ковра, размышляя о том, что произошло, что не случилось и что могло бы случиться. Размышляя спокойно, без надрыва, без этого вечного чувства скребущей душу обречённости поисков, без кошмаров о Потребителе, вынимающем его душу и рассматривающем её, будто букашку под лупой.
Он хотел остаться здесь навсегда. Медленно выплывать на поверхность сознания, затем столь же неспешно погружаться обратно в пучины ласковой и тёплой немоты и темноты, убаюкивающей его всё сильнее, настойчиво, но мягко, влекущей вниз, в самые отдалённые уголки подсознания.
«Пусть жизнь моя не стала чьей-то нитью, не привела в сей мир моих потомков, но я бы с радостью желал её прожить ни тем, кто есть, а любящим ребёнком, мысленно процетировал он строки из своих же стихов, которые писал в юности. А если бог дарует мне прощенье, своею дланью благостную весть отпустит в след, прощая прегрешенья, я снова, как и раньше, буду здесь…»
– Я в этом месте был рождён нагим и слабым, как лозы бога прорастали сквозь него, впитал в себя и гнев его и сладость, и не оставил месту ничего, – мягким тихим голосом продолжил его стихи кто-то рядом. Маттиус попытался открыть глаза, чтобы посмотреть на того, кто сумел прочесть его мысли, но понял, что слишком слаб для этого. И продолжил читать свои стихи:
– И если бог вернёт меня обратно, позволит снова дух вкусить лесной, я буду знать – мне большего не надо, я буду знать – он был всегда со мной…
Лонгин улыбался, чувствуя, как по телу разливается долгожданная сладостная нега. Тело становилось лёгким и невесомым, звуки отдалялись, сливаясь в единый гомон на грани сознания, и только голос, мягкий голос, казавшийся Лонгину знакомым, слышался отчётливо и ясно, удерживая Маттиуса от полного и бесповоротного падения в небытие, которого он так жаждал:
– Мой дом – не ветры, земли или лозы, мой дом – не стены, крыша и камин. Мой дом – вся память, радости и слёзы, пусть даже в доме я всегда теперь один.
– Предать его… забыть его заветы, тепло и мягкость, клёкот дальних птиц… – Лонгин на секунду замолчал, накапливая силы.
– У времени на это власти нету, как власти нет над отблеском зарниц, – закончил за него незнакомец. Наступила долгая пауза. Лонгин глубоко вздохнул и стал дышать поверхностно, редко и едва уловимо. Он лежал на мягком ковре из густой ароматной травы, над его головой щебетали, перескакивая с ветки на ветку, птицы, знакомые узловатые стволы деревьев поскрипывали от ветра, плутавшего в толстых ветвях и тяжёлых листьях, а над головой, хоть Маттиус этого и не видел, раскинулся высокий чистый купол хрустального синего неба, едва тронутого рассветным золотом на востоке.
– Я сдержал своё слово, теперь твоя очередь, – сказал незнакомец. И от слов его Лонгин почувствовал упругую волну, вытолкнувшую его обратно в реальный мир.
