Книга Не все мы умрем - Елена Гордеева

Делегация подходит к люблинским родникам. Старушки с пластмассовыми канистрами набирают холодную ключевую воду.

— Между прочим, этот источник — святой, — обращает внимание делегации Барсуков. — Известен народу с середины семнадцатого века. Спросите любую старушку. Бабуль, вода хорошая?

— Хорошая, — с готовностью соглашается старушка с бутылками из-под кока-колы. — Огурцы на ней солить — никогда не зацветут. И ядреные такие, аж хрустят!

— Спасибо, бабушка. Вы нам очень помогли, — отходит Барсуков, увлекая делегацию на деревянный мост через Пономарку. И поясняет Сморчкову: — Вот этот участок в честь Федора Михайловича мы будем благоустраивать. Он любил ходить на источник и заваривать этой целебной водой себе чай. Деревянный мост мы, конечно, снесем. А взамен воздвигнем каменный, горбатый.

Слушают Барсукова с интересом, хотя чувствуют — врет мужик, врет! Но как увлекательно врет! На мосту останавливаются даже прохожие — лектор, что ли? И тоже хотят послушать.

— А на мосту мы решили поставить великому писателю памятник. Он будет выглядеть так: задумчивый Федор Михайлович, опершись о перила, смотрит в воду Пономарки, как в вечность.

Все тоже смотрят в воду. Где там вечность? Радужные нефтяные разводы да зеленые нити водорослей вьются по течению.

Один из охранников смотрел-смотрел — и сплюнул в вечность.

— Проект памятника уже одобрен мэрией. Наш знаменитый скульптор Бивнев, которому близки такие темы, создал замечательный образ Федора Михайловича наедине с вечностью, но пока еще в глине.

Евгения, которая вначале оторопело слушала шефа, неожиданно подхватила:

— К сожалению, у нас пока на этот проект нет средств. Ищем спонсора, — и выжидательно смотрит на Николая Гавриловича. — У вас нет никого на примете?

Барсуков тоже смотрит на Николая Гавриловича.

— Ну что ж? На нет и суда нет. Идем дальше. Перед вами знаменитые кузьминские пруды.

В середине водной глади на якоре стоит плот, на плоту — теремок, в теремке живут лебеди. Как раз в это время из теремка показался один, жирный, с выгнутой, как лира, шеей, прошлепал к краю плота и тяжело плюхнулся в воду.

Николай Гаврилович почувствовал к нему необъяснимую ненависть: «Сволочь этакая! Разъелся на мои деньги!»

— Лебеди тоже на пожертвования куплены? — сквозь зубы процедил он.

— Нет, — возразила Евгения. — Лебеди здесь давно. Их разводили князья Голицыны.

— Но зато мы прикупили уточек, — заглядывая в лицо Сморчкова, радостно сообщил Барсуков.

А Евгения тут же показала накладную:

— Вот, пожалуйста. Документы на уточек.

Уточки неожиданно поднимаются на крыло и в ряд, как ассигнации, улетают прочь.

Где-то за деревьями ударил колокол невидимой церкви.

— Да, здесь у нас храм Влахернской Божьей Матери. Хотите посмотреть?

— Ко мне это какое-нибудь отношение имеет? — угрюмо спросил Сморчков.

— Нет. Просто для общего развития.

— Не хочу. — Сморчков повернулся к своим охранникам. — Поехали домой.

До машин все шли быстро и молча. Сморчков был мрачен, как воронежский чернозем. Никогда еще его так нагло не кидали. Что делать?

Они миновали шлагбаум, милиционеры взяли под козырек, а лошадь все так же паслась и паслась, как прежде.

И тут пошел занавес. Конец второго акта.

Что делать, Сморчков придумал по дороге на базу.

И наступил акт третий, последний, решающий.

Не успели Барсуков с Евгенией вернуться в офис, как раздался телефонный звонок. Трубку подняла Таечка:

— Алле? Компания «Экотранс». Кто его спрашивает? Сморчков? К сожалению, его нет. Он в мэрии. С кем? Соединяю.

— Добрый вечер, Евгения Юрьевна! Это Сморчков.

— А, добрый-добрый. Как поживаете?

— Вы искали спонсора на памятник? Я его нашел.

— Что вы говорите! Как любопытно. И кто же это?

— Мой лучший друг. К вам придет человек по фамилии Кошкин из Минфина. Примите его как можно любезней. Запишите телефон: [phone]. Да, рабочий. Не забудьте сказать — от меня.

— А чем он занимается, ваш друг? — ошалела Евгения.

— Всем понемножку. В основном — деньгами. Часто посещает нашу базу. Повторяю: это мой лучший друг. Только не забудьте сказать — от меня.

— Все ясно, — заулыбалась Евгения. — Мы обязательно ему позвоним. Всего вам доброго.

Конец пьесы, занавес.

Она положила трубку. Ай да Николай Гаврилович! Не ожидала от хозяина плодоовощной базы такого изящного и быстрого решения. И она широко улыбнулась прямо в пустой зрительный зал:

— Вы-то, наверно, думали — стрельба будет? Ничего подобного. Конец счастливый.

Затратные проекты типа «озеленение» — любимое детище Евгении. Удивляетесь, как можно на них делать деньги? Ну, это ее маленький секрет. И стрельба в таких «негоциях» никак не предусмотрена. Евгения начисто отвергает драматургию Чехова. Если во втором акте под мышкой висит автомат, то это не значит, что в третьем акте он обязательно выстрелит. Скорее наоборот. Николай Гаврилович найдет еще одного дурака и поставит его на свое место, лишь бы пьеса окончилась не на нем. Вот и вся драматургия. А вы что подумали?

Рабочий день Евгении кончился поздно, и она возвращалась домой как обычно — в десятом часу. Михаил уже был доведен до нужной кондиции. Сказка о новой воде произвела на дочь такое впечатление, что теперь все, что она не только пила, но и ела, сводило ее с ума.

— Пап, а сосиски тоже сумасшедшие?

— Как сумасшедшие? Ты чего болтаешь?

— Ну как же? Сосиски делают из мяса. Мясо делают из коровы. Корова ест траву. А траву поливает отравленный дождь, от которого все сходят с ума. Значит, сосиски тоже сходят с ума?

— Господи, еще один философ растет на мою голову, — схватился за голову отец, вспомнив о притче, которую любила Евгения. — Скоро не сосиски, а я от вас сойду с ума.

— Значит, мы действуем на тебя как отравленный дождь? Так?

— Сашка, перестань! Спятишь действительно.

— А мама говорит, что надо учиться думать. Самостоятельно, без помощи взрослых. А ты говоришь, что не надо думать. Парадокс? Парадокс!

Евгения слушала беседу отца и дочери с улыбкой. Она тихо вошла и не спешила пройти на кухню. Сняла туфли на каблуках, сунула усталые ноги в мягкие тапочки.

— Ма, — встретила ее падчерица, — у нас с папой противоречие.

— Отцы и дети, — кивнула Евгения, целуя мужа в темечко.

— Тургенев, — тут же подсказала Саша.

— Я тебе сейчас такого Достоевского покажу! — пригрозил отец, стуча пальцем по столу.