Книга Самое время для новой жизни - Джонатан Троппер

– Говоря о пастырях, я вспоминаю Моисея, – продолжил святой отец, – выведшего евреев из рабства в землю обетованную. Моисей вырос во дворце фараона, как египетский царевич, но не мог обрести покой в суете большого города. Он бежал из Египта и сделался пастухом в земле Мадиамской. Только там, выпасая стада в полях, смог Моисей наконец обрести Бога, который явился ему в горящем кусте. Наш Питер родился и вырос на Манхэттене, но почувствовал ту же необходимость оставить большой город и обрести покой и Бога здесь, в провинции. В Кармелине Питер пас свое стадо, точно как Моисей в Мадиамской земле, и я верю, что был он удостоен благодати отыскать свой горящий куст. Общаясь с Питером, мы видели любящего мужа и отца, прекрасного друга, абсолютно безмятежного, богобоязненного человека, чей яркий ум не сбивал его с пути истинного, как часто бывает. Ему хватило мудрости упростить свою жизнь, с тем чтобы глубже ценить мир, в котором он жил, лучше работать на благо своей семьи, друзей и всей здешней общины. Смерть Питера, конечно, трагедия, но мы можем найти некоторое утешение в том, что он умер счастливым человеком, благословленным многократно – любовью своей жены и прекрасных детей, дружбой и восхищением каждого сидящего в этом зале.

Священник умолк, предоставив аудитории время осмыслить услышанное. Теперь плакала и Линдси. Вообще, оглядевшись, я не обнаружил и пары сухих глаз.

– А сейчас я хочу попросить Марка Миллера, старшего брата Питера, сказать несколько слов.

Церемония продолжалась еще с полчаса, затем гроб, сопровождаемый друзьями и родственниками покойного, выкатили на улицу. Джереми, идя за гробом, осматривал собравшихся, и я внезапно почувствовал, что не готов встретиться с ним взглядом. Испытывая непонятный стыд, я уставился на свои ботинки и так стоял, пока мальчик не прошел мимо.

Домой возвращались подавленные, молча. Я размышлял о пастырях. И о грузовиках. Неважно, кто ты и чем занимаешься, грузовики могут появиться из ниоткуда и положить тебе конец. Я вообразил, как Питер Миллер сидит посреди обширного зеленого пастбища в белых одеждах, с пастушеским посохом, и вот откуда ни возьмись появляется трейлер, разгоняет овец на своем пути, поворачивает к Питеру. И на лице Питера праведная досада. Досада на Вселенную, Бога, жизнь. Ведь если даже пастух на зеленом лугу не защищен от жестоких превратностей судьбы, то кто, черт возьми, защищен?

– Как вы думаете, он курил? – спросил я с заднего сиденья уже вслух.

– Что? – не поняла Элисон. Она была за рулем.

– Питер Миллер курил, как думаешь?

Элисон нахмурилась, посмотрела на меня в зеркало заднего обзора:

– Не знаю. А что?

– Держу пари, нет, – пробормотал я.

Линдси, сидевшая рядом с Элисон, бросила на меня недоумевающий взгляд:

– Что ты там бурчишь?

– Мы ведь можем умереть завтра, – сказал я печально. – Любой из нас. В любой момент.

– Для этого и существуют похороны, – откликнулась Линдси. – Напомнить, что мы смертны.

– Неотвратимо смертны, – уточнил я. – Смерть близко. Питер Миллер – статистическая аномалия, это подтверждающая.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что уж этот парень никак не должен был умереть такой смертью. Он переехал из большого города в тихое, безопасное местечко в горах. Сколько, вы думаете, насильственных преступлений совершается в Кармелине? Полагаю, меньше, чем в любом отдельно взятом нью-йоркском квартале. Он был учителем, отцом, вел мирную, безрисковую, так сказать, жизнь в мирной, безрисковой общине. – Я задумался на секунду. – И совершенно точно не курил.

– К чему ты ведешь?

– И все равно умер ужасной, страшной смертью. То есть никто не застрахован. Просыпаешься утром и думаешь: вот еще один день в бесконечной череде дней. А каждый день может стать последним.

– Тебе часто приходилось бывать на похоронах? – поинтересовалась Элисон.

– Сегодня впервые.

– Жуть.

Мы примолкли. Погода соответствовала нашему расположению духа: серые грозовые тучи, чреватые дождем, поглотили небо.

– Ведь упорно стараешься все сделать как надо, – продолжил я, – прийти к некоей воображаемой точке. Говоришь себе: доберусь туда и тогда уж точно буду счастлив. Вот вы корите меня, дескать, живу прошлым, а правда-то в том, что мне тридцать и я все еще уповаю на будущее. Полная туфта. Трачу годы, стремлюсь куда-то, а погибнуть могу в любой момент, так ничего и не успев. Зачем?

– Затем, что можешь и не погибнуть, – отрезала Линдси. – Весьма вероятно, доживешь до девяноста, а это очень долго, если ты несчастен. Да, Питер Миллер умер, но погляди, на скольких людей он успел повлиять. Он жил настоящим. Беспокоишься, будто тратишь попусту время, пытаясь достичь чего-то, а умереть можешь завтра. Побеспокойся лучше о том, чтобы взять жизнь в свои руки как можно быстрее, тогда, если уж суждено умереть молодым, по крайней мере не окажется, что ты и не жил. Ты молод, здоров…

– Здоровье – всего лишь самый длинный путь к смерти.

Линдси повернулась, глянула на меня сердито:

– Заткнись, Бен.

Я заткнулся. На минуточку.

– Да нет, ты права, – признал я. – Я все думал об этом парне. Он ведь лет на шесть-семь старше меня был, а уже столького достиг, так много людей будут вспоминать его, скучать по нему. Если я умру завтра, наверное, и трех рядов скорбящих в церкви не наберется.

– Ты еврей, – улыбнулась Элисон.

– Ты поняла, о чем я.

Не оборачиваясь, Линдси потянулась назад, нашла ощупью мою руку:

– Что ж, значит, тебе пока рано умирать.

Я держал ее руку и гадал, исходила ли слабая дрожь, пробегавшая по сомкнутым ладоням, от нас или то сотрясался мир, а мы оставались совершенно неподвижными.

Мы ненадолго остановились в городе пополнить запасы провизии и купить свежей прессы. Я с удивлением обнаружил, что ни в одном автомате с газетами нет “Нью-Йорк таймс”. Линдси сказала, все ньюйоркцы заблуждаются, полагая, будто Нью-Йорк и есть Америка, – забавно, если взглянуть на карту. Мы удовольствовались “Ю-Эс-Эй тудей”. О Джеке, к счастью, там было немного – нечто среднее между объявлением и заметкой: Джек Шоу пропал, полиция работает, но криминальные версии пока не рассматриваются.

Вскоре после нашего возвращения я снова вышел на подъездную аллею покидать мяч. Из соседней двери показались Джереми с Тасом. Судя по множеству машин, припаркованных на дорожке у дома Миллеров и на шоссе у поворота, поминки продолжались и гостей было много. В костюме и галстуке, с аккуратной прической и торжественным выражением лица Джереми походил на маленького взрослого. Никогда не умел общаться с людьми, потерявшими близких, даже смотреть им в глаза. Чувствую себя неуклюжим, как будто любым своим словом или действием могу вторгнуться в их глубоко личное тягостное переживание. Посему я улыбнулся Джереми, но тут же повернулся, чтобы поймать отскочивший мяч. Небо, загроможденное тучами, по-прежнему имело угрожающий вид, и воздух был обременен гнетущим ожиданием грозы, но дождь еще не начался.