Книга Пятнадцать суток за сундук мертвеца - Фаина Раевская

— А где твои очки? — спросила я, ибо молчание становилось неловким.

— Это… в троллейбусе… м-м… уронил, — промычал Проша. — Раздавили, наверное.

Он виновато посмотрел на меня. Я уже давно обратила внимание, что близорукие люди без очков выглядят особенно беспомощно.

По счастью, Клавдии Сергеевны дома не случилось. Наверное, еще Ефима опрашивает. Это значит, головомойка переносится на неопределенное время или вообще отменяется, если повезет. Первым делом я извлекла из холодильника кусок мороженого мяса и заставила Прохора приложить его к ушибленному месту. На этом мои познания по оказанию первой помощи закончились. Нет, можно, конечно, замазать синяк зеленкой или йодом, но, по-моему, это лишнее — цветовая гамма под Прошиным глазом уже поражала своим великолепием. Естественно, что искусственное дыхание, электрошок и тугая повязка абсолютно исключались.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила я спустя пять минут.

— Отлично, — мужественно отозвался Прохор. — Только вот руки замерзли…

— Это ничего, — заверила я парня. — Сейчас чаю сделаю — согреешься! Или ты кофе предпочитаешь?

Выяснилось, что Проша предпочитает чай с лимоном и сахаром. Я засуетилась, готовя моему заступнику желаемое.

— Какая интересная картина, — оценил Прохор творение Ефима.

— Это потому, что ты на нее одним глазом смотришь. Увидишь двумя, вряд ли так скажешь.

— Нет, правда. Я, как бы это сказать, немного разбираюсь в живописи…

— Какая это живопись? Во-первых, это «Демократия», вернее, «Борьба за демократию». А во-вторых, в ней нет никакого смысла. Детишки в садике лучше рисуют.

Прохор отложил мясо, придвинул к себе чашку с чаем и, сделав несколько глотков, мягко ответил:

— Ты не права, Афанасия. У автора этой картины своеобразное восприятие окружающей действительности. Я бы охарактеризовал этот стиль письма как постсоциалистический абстракционизм. А ты, как я понял, предпочитаешь реалистическую манеру письма. Вот скажи, как бы ты изобразила демократию?

Я задумалась. Интересно, как можно изобразить то, чего никогда не видел? От необходимости отвечать меня избавил длинный звонок в дверь. Проша растерянно заморгал, а я радостно сообщила:

— Это, наверное, соседка… — и быстренько удалилась из кухни.

На пороге стояла Клюквина собственной персоной. Она прислонилась к стенке и блаженно улыбалась. В руках она трепетно сжимала что-то большое, обернутое старой простыней. Увидев меня, Клавка улыбнулась еще шире:

— Афоня! Ик… Сестренка моя дорогая!

От Клавдии сильно пахло водкой. Видимо, они неплохо посидели с Ефимом. Переместив взгляд на предмет в руках сестры, я нахмурилась. Кажется, мне известно, что это такое, но на всякий случай уточнила:

— Это что?

— Ик… Полотно Ефима. А это кто?

Я оглянулась. За спиной стоял Прохор и близоруко щурился.

— Это Проша, мой знакомый. А это Клавдия, сестра моя. Так, приличия соблюдены, и теперь ты, Клавдия Сергеевна, ответь: неужто ты еще один шедевр у Фимы приобрела?!

Клюквина крепче прижала к груди бесценную вещь и согласно мотнула головой. Мне, признаюсь, стало немного не по себе: чего доброго Клавдия всю квартиру увешает Фимиными шедеврами. Клавка отлепилась от стены, икнула и крикнула:

— Эй, как тебя там, Гаврюша! Помоги даме домой войти да картину прими. Совсем никакого воспитания!

Прохор засуетился, перемещая сестрицу в родные стены, я же тем временем выдрала из Клавкиных рук картину, сняла с нее простыню и похолодела: ни дать ни взять нашествие инопланетян на Землю! Такого количества ядовитой зелени я еще не видела.

— Афоня, — раздался из комнаты голос Клавдии. — Где моя картина? Тащи ее сюда.

Когда я вошла в комнату, зрелище, представшее моим глазам, умиляло: Клавка сидела на диване, а Проша, сосредоточенно сопя, стягивал с нее сапоги.

— Ну, и что вы думаете об этом? — сестра махнула рукой на картину.

— Барахло, — последовал категоричный ответ с моей стороны.

— А в этом что-то есть, — задумчиво протянул Прохор, оторвавшись на минуту от Клавкиных сапог.

Клюквина сфокусировала на мне взгляд и торжествующе произнесла:

— Вот видишь! Гаврюша зря говорить не будет. А ты, Афоня, деревня деревней…

— Вообще-то, я Прохор, — робко поправил парень.

— Какая разница, — махнула рукой Клава, — главное, что ты в искусстве разбираешься. Будешь моим персональным консультантом, а то моя сестренка только о пиратских кладах и думает!

Почему-то захотелось треснуть Клавке по шее. Раз уж напилась, то молчи, зачем же язык распускать?! Кольку моего длинный язык до могилы довел. Стоит ли подвергать себя, а заодно и меня необоснованному и совершенно бесполезному риску? Ведь как ни крути, а Прошу я знаю всего два часа, а сама Клавка — и того меньше. Я поспешно перевела разговор на другую тему:

— А как называется данный шедевр?

— О! По-моему, гениальное название! «Забастовка шахтеров». Я спрашивала у Ефима, есть ли у него «Забастовка учителей», но увы… Впрочем, он обещал нарисовать.

Я вздрогнула: если уж шахтеры такие зеленые, то какие будут учителя?! Клавдия еще что-то бормотала, но все тише и тише и вскоре замолчала совсем.

— Уснула, — шепотом сообщил Проша и заботливо переместил Клюквину в горизонтальное положение. Придется ждать, пока сестрица проспится. Надеюсь, что результатом ее встречи с Ефимом стала не только «Забастовка» и тяжелая степень опьянения! Я глазами указала Прохору на выход, подняла с полу брошенную куртку и сапоги и тоже покинула комнату.

В коридоре смущенно топтался Прохор. Было видно, что уходить ему совсем не хочется.

— А можно мне еще чашечку чая? — робко спросил он, близоруко прищурив здоровый глаз.

Мне тоже не хотелось оставаться одной (спящая Клавка не считается), поэтому я милостиво согласилась.

Проша ушел, когда часы показывали четверть девятого. Стараясь не шуметь, я навела порядок на кухне и на цыпочках прошла в комнату, где спала Клава. Однако она не спала, а бессмысленно таращилась в потолок, изредка издавая сдавленный стон.

— Афоня, дай водички… — слабым голосом попросила Клюквина. — Во рту настоящая Сахара.

— Алкашка, — покачала я головой, выполнив просьбу сестры.

Клавдия уселась на диване и болезненно сморщилась:

— Ой, голова моя-а-а!

— Ага. Она и по трезвому у тебя слабенькая, а уж после водки… Ты хоть, кроме шахтеров, что-нибудь полезное принесла?

— К-каких шахтеров?

Я указала на картину. Клавка пару минут таращилась на нее, потом тихо ойкнула и закатила глаза.