Книга Расколотый Запад - Юрген Хабермас

В этой связи показательна биография и история произведений Юлиуса Фрёбеля, родившегося в 1805 году, племянника педагога-реформатора Фридриха Фрёбеля. Фрёбель учился в Йене у кантианца Якоба Фридриха Фриза и испытал влияние фейербаховской критики религии. В должности приват-доцента преподавал в Цюрихе географию, благодаря Руге вошел в круг левых гегельянцев, затем по политическим причинам прекратил свою педагогическую деятельность, стал издателем и написал (прежде чем в числе крайних левых вошел во фракцию «Donnersberg»[108]в Паулькирхе и наконец потерпел крушение как член баденского революционного правительства) двухтомную «Систему социальной политики», опубликованную в 1847 году[109]. Это радикально-демократическое «государственное право», вдохновляемое идеями Канта и Руссо, отличается оригинальными, далеко опередившими свое время размышлениями о строительстве социального государства и о роли политических партий в процессе демократической интеграции (Willensbildung). Понимание делиберативной политики, представленное в его книге, позволяет считать Фрёбеля предшественником процедурной трактовки демократического правового государства[110].

В нашем контексте интересна радикализация идеи Канта о всемирном гражданском состоянии в период, предшествующий марту 1848 года. Фрёбель вступает в дискуссию, которая уже давно велась вокруг кантовской работы о вечном мире. Фрёбель должен защищать кантовское «требование справедливости и вечного мира между государствами»[111]в политической и духовной атмосфере, которая изменилась благодаря Гегелю и исторической школе по сравнению с основным гуманистическим настроением XVIII века. Фрёбель применяет все свои культурно-исторические, антропологические, этнографические и географические знания для анализа различий племен, языков и рас, потому что эти «естественные» элементы социальной и культурной жизни в процессах политического формирования общности ради достижения свободы являются, по Фрёбелю, в известной степени «негативными составляющими». Хотя самим ходом культурного развития народы обречены попеременно на «смешение или обособление», между генеалогическими корнями этноса и волей политически сложившейся нации существует некоторое напряжение. Примером служит Швейцария: «Народы, которые опираются в своей жизни главным образом на свободную ассоциацию и союз общин, или товариществ, часто сосуществуют вместе только потому, что испытывают внешнее давление. Так происходит до тех пор, пока не окрепли и не срослись составные части этих общностей». Страсть Фрёбеля — в идее «нравственного, свободного, собственно политического момента в жизни народов», т. е. «братского союза, в который вступают на основе свободного решения»[112]. Его взгляд с самого начала направлен за границы национального государства, его интересует федерация государств.

Пока нация провозглашает собственное существование самоцелью, сознание граждан даже в либеральных странах сохраняет «патриотически-ограниченный характер»[113]. Ради «индивидуального самоопределения, для которого каждый обладает своим масштабом»[114], Фрёбель решительно выступил против субстанциализации государства и нации. Только равное уважение к каждому отдельному человеку и солидарность между всеми людьми можно считать «конечной целью культуры». Этот идеал человечества должен найти свое воплощение в глобальной федерации государств, которая упраздняет войну, преодолевая противоречия национальной и интернациональной политики, государственного и международного права. Фрёбель излагает идею Канта о всемирном гражданском состоянии в ярких красках как «демократически организованный союз товариществ всех людей, всеобщее самоуправление человеческого рода, осознающего себя автономным жителем, владельцем и управляющим хозяйством планеты»[115]. Он ориентируется при этом скорее на федеративную систему США и в особенности на швейцарское национальное государство, чем на централизованное строение Французской республики.

Идею всемирной республики, построенной по федеративному принципу, не нужно путать с суррогатом рыхлого союза народов. Вместе с правом на войну исчезает также суверенитет отдельных государств, мутировавших до положения членов союза народов, и оборотная сторона суверенитета — принцип отказа от интервенции, который Фрёбель считает только «жалким предлогом минутной слабости»: «Вопрос всегда в том, ради чего следует начать интервенцию — ради свободы и культуры или в интересах эгоизма и жестокости»[116]. Войны допустимы только «как революции», т. е. в форме освободительных движений для осуществления демократии и гражданских прав. В этом случае партии гражданской войны заслуживают поддержки со стороны сил, осуществляющих интервенцию[117]. За правовыми аспектами таких интервенций должны наблюдать международные судебные институции.

Фрёбель, как объявленный в розыск революционер, в 1849 году должен был покинуть Германию. Когда после восьми лет эмиграции, проведенных в США, он вернулся в страну, здесь произошел не только ментальный поворот к «реальной политике» (как об этом свидетельствует Л.А. фон Рохау). Сам Фрёбель так переосмыслил опыт своей богатой приключениями эмигрантской жизни, что его работы стали репрезентативными для смены политической атмосферы тех лет[118]. В 1861 году, т. е. через 14 лет после публикации «Системы социальной политики», Фрёбель издает еще один двухтомник под названием «Теория политики»[119], где признается в Предисловии, что должен отречься от «триады революционного духа». Теперь он идет за Гегелем и исторической школой: государство не только обладает наличным бытием, т. е. реально существует для своих граждан, но и, как органично составленная и суверенно нравственная власть, является целью самой по себе. Поскольку государства не терпят ничего, что возвышается над ними, в отношениях между государствами «не власть обусловлена правом, а право является производным от власти»[120]. Естественное состояние [отношений постоянной вражды] между государствами может продолжаться только потому, что «универсальное государство — это идея, безусловно противоречащая нравственности и, как таковая, противоречивая; это не идеал, за которым скрывается действительность, а некое уродство мысли, заблуждение нравственного суждения»[121].