Книга Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

– Я понимаю вас. – Я с трудом строю фразы, содрогаясь от их бестолковой банальности. – Правда. Только не нужно судить обо всех мужчинах по одному. Простите, я это сказал не для того, чтобы вас обидеть. Я не предаю и не продаю друзей.

Она вскидывает на меня глаза. Огромные, строгие, печальные…

Иссиня-серые, как вечерний сумрак. Как я мог прежде не находить ее красивой, когда у нее такие удивительные глаза?

Входная дверь с шумом хлопнула. Мимо нас протопали две женщины с авоськами, скороговоркой протараторив:

– Здрасте, Вермихална, забираем!

Коридор тотчас огласился ребячьим писком.

Дверь группы напротив приоткрылась, и из образовавшейся щели выглянуло пол-лица с весьма любопытным блестящим карим глазом.

– Извините. – Встрепенувшись, Вера распрямляет плечи, вздергивает округлый подбородок. Ее отвердевший голос эхом отлетает от стен с изображением диковинных птиц. – Мне нужно работать. Надеюсь, вы меня правильно поняли. До свидания.

Уже на пороге я оборачиваюсь:

– Я обещал вашему сыну зайти. Вы же не хотите, чтобы он считал всех взрослых мужчин лжецами?

Ее потемневшие глаза блестят, как ночные всполохи, щеки рдеют неровными пятнами.

– Вас это не касается!

Она права. Зачем я ее мучаю? У каждого свой ад. Мне должно быть стыдно…

– Пожалуйста, уходите.

Дверь группы напротив уже распахивается настежь, оттуда появляется высокая смазливая брюнетка в кожаных штанах в облипочку, с азартным огоньком в черных очах. Экземпляр во вкусе Кирилла. Надо будет намекнуть ему, где следует поискать. То-то удивится!

– В чем дело? – вопрошает она высоким, хорошо поставленным голосом. – Веруш, позвать охрану?

– Не надо. Извините. До свидания.

И слышу за спиной горячий возбужденный полушепот:

– Это кто, твой бывший?!

– Нет.

– А кто?

Я многое бы отдал, чтобы услышать. Но я честно выхожу прочь, огибаю здание и вижу через теплое стекло, как Мишка, сидя на затянутом ковролином полу, перебирает разноцветные детальки из распечатанной коробочки, украдкой вытирая глаза и нос. А рядом примостилась девочка-беженка с льняными косами и, гладя его по плечу, что-то шепчет в самое ухо.

Какими-то закоулками я выхожу к метро «Сокольники». Последние озябшие торговцы сворачивают товар.

– Молодой человек! Купите цветы…

– Это вы мне? – Я удивленно оборачиваюсь к толстой, слегка пьяной тетке в фартуке поверх телогрейки, с тлеющей сигаретой, зажатой в дырявой перчатке. Около ее ног громоздится освещенный шкафчик с целой оранжереей, от роз и гвоздик до какой-то неизвестной мне пестрой дребедени.

– В-вам-вам. Смотрите, какая красота. В-ва-ша девушка будет в в-восторге.

– У меня нет девушки.

– Почему? – Ее удивление вполне искренне. – Молодой, симпатичный… А м-может, тебе нравятся мужчины?

– Дура! – Я сплевываю на подмерзший асфальт, пробуравив крохотную лунку.

– Ну, извини. Купи цветы, а? Неохота назад переть. Я со скидкой отдам. Маму порадуешь. Мама-то есть у тебя?

– Есть.

– Ну, слава богу. Бери, не пожалеешь. Месяц отстоят. Гляди: все свежие, не мороженые…

– Да отстань. – Я достаю сигареты. – У меня и денег нет.

– Ну, ты даешь, – презрительно фыркает цветочница. – Ни бабы, ни бабок… – Она громко хохочет. – Потому и бабы нет, что бабок нет…

Я смотрю на ее красное заветренное лицо, нестарое, но уже утратившее нежность, привлекательность и женственность. Почему-то меня не задевает ее нарочитая грубость. Раньше наверняка бы задела. В той жизни, до… А сейчас…

– Чего смотришь? – Она перестает смеяться, осекшись под моим взглядом.

Я пожимаю плечами:

– Да так. Тебе самой-то давно цветы дарили?

– Ага. – В ее голосе слышится горькая злость. – Он подарит, жди…

– Муж?

– Объелся груш. Только пить да жрать за мой счет. А парень взрослый, пятнадцать, надо одеть-обуть, накормить. Стой здесь с утра до ночи в жару и мороз. Чтоб они провалились, эти цветы. – Она простуженно шмыгает носом и трогает меня за рукав. – Хорошая куртка. Вот пацану своему хочу такую же прикупить. Теплая?

Я опускаю глаза и обнаруживаю, что по ошибке напялил вместо «пилота» «трофейный» камуфляж. Ну и ну. За целый день даже ухом не повел. Вот чмо!

– Импортная? – не отстает цветочница. – За сколько брал?

– Слушай. – Меня вдруг посещает шальная мысль. – Давай махнемся. Я тебе камуфляж, а ты мне цветы. Здесь такой не купишь ни за «бабки», ни за «дедки».

– А ты где взял? – Она недоверчиво изучает воротник.

Я наклоняюсь к ее мясистому уху:

– В Чечне снял с дохлого араба. Натуральные Штаты. Пятьсот баксов новая, не меньше. А то и больше. Спецзаказ.

Она вылупляет на меня глаза так, что я обнаруживаю их цвет – мутно-голубоватый. И открывает рот, словно собирается впихнуть в него биг-мак. Причем целиком.

– Ну, это ты загнул – пятьсот баксов, – шепчет она, приблизившись, дыша мне прямо в лицо – хоть закусывай.

– А ты съезди, проверь. Ну что, меняемся или я в метро погреб?

– Стой! – Она цепко хватает за рукав. – А каких тебе надо?

– А черт его знает, – признаюсь я честно. – Разных.

– Что ж ты, не знаешь, какие цветы твоя мама любит? – укоряет тетка.

– Вот и узнаю.

– Ладно, бог с тобой. – Она машет рукой. – Бери все. Тут уж мало осталось. Давай в газеты оберну.

Я снимаю куртку, остаюсь в свитере.

– Ой! – восклицает она. – Ты ж замерзнешь! На-ко, глотни. – И достает откуда-то из-под многослойных одежд початую «столичку».

Я делаю пару глотков и, поблагодарив, возвращаю. На лице цветочницы читаю уважение.

– Ну, как там, в Чечне-то, скоро закончат? – спрашивает она почему-то громким шепотом. – Когда их, террористов-то, перебьют?

Я усмехаюсь, принимая достаточно объемный газетный сверток.

– Слыхала, что обещают? К Новому году.

– Так не они же воюют. И не их дети и внуки… – Женщина яростно сплевывает на подмерзший асфальт.

28

Окно детской не светится. Значит, Мишка уже лег спать. На моих часах половина десятого. Я легонько стучу в кухонное окно. Раздумывать некогда. Я уже почти превратился в Деда Мороза. Даже принятое за вечер сугрево выветрилось без остатка, хоть за руль – и на гоночную трассу в Монте-Карло.

Свет гаснет. Я вижу бледное лицо Веры за откинутой занавеской. Нас разделяет множество условностей и противоречий, невидимых и осязаемых. Но сейчас между нами лишь зыбкая грань заиндевевшего стекла. Мы оба молчим. Только смотрим: глаза – в стекло – в глаза, и я не могу понять, то ли вижу сумрачный матовый блеск ее зрачков, то ли отражение своих…