Книга Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Американцы и англичане хорошо относятся к творческим людям, таким, как вы. Проблем у вас не будет.

— Это вы так думаете, — возразил он, в то время как официантка принесла им напитки. — Я прошел через ненужную бумажную волокиту, как и все остальные. Это какое-то сумасшествие! Но разве мы имеем право жаловаться? Мы виноваты, не стоит об этом забывать.

— Вижу, вы сильно возмущены.

— А что, не стоит?

— Думаю, да, — сказала она. — Сейчас каждый немец считает себя жертвой. У немцев сложилось мнение, что фюрер предал их, вовлекши в войну, которую они не смогли выиграть, англичане и американцы разбомбили их города, а русские вообще стали для страны чем-то вроде всемирного потопа. А я вот вспоминаю своих без вести пропавших друзей. Думаю о том, сколько жизней было загублено. И когда я слышу, как хнычут ваши соотечественники, мне хочется рвать и метать.

В один момент ее лицо изменилось, стало хмурым, взгляд устремился в пустоту. Люди переживают боль по-разному. Одни держат ее глубоко внутри себя, стараясь никак не выдавать, что им больно, и молча страдают, другие же не могут скрыть этого, а некоторые громко кричат о ней. Линн, несомненно, обладала сильным характером. Когда она расспрашивала его несколько месяцев назад, он был ошеломлен ее твердым голосом, ее непроницаемым взглядом, строгой манерой поведения. Теперь он видел, что и у нее есть слабости, которые она почему-то не пыталась от него скрыть.

— Вы помогали людям из Сопротивления, Линн? Вас посылали за линию фронта? Наверное, во Францию?

Она опустила руку в карман, чтобы нащупать золотую пудреницу, которую ей вручили перед тем, как отправить на задание во вражеский тыл. Это был тайный знак, по которому товарищи по оружию могли опознать друг друга. Британские военные предпочитали держать язык за зубами, когда речь касалась участия женщин в боевых операциях. Это был вопрос морали. Информация о том, что мужчины посылают на смерть молодых женщин, могла бы всколыхнуть британское общество, в частности Палату общин. Тридцать девять молодых британок не вернулись с боевых заданий, и Линн знала, что вполне могла разделить их судьбу. Сейчас Линн ждала приезда одного из старших офицеров, Веры Аткинс, которой было поручено отыскать следы агентов-девушек, арестованных гестапо на территории Германии. Сама Линн тоже предпринимала шаги в этом направлении. Согласно нацистской директиве «Ночь и туман», всем плененным диверсантам предстояло бесследно исчезнуть, невзирая на женевские соглашения. За всю войну таким образом исчезли многие, и никто не сомневался, что их смерть была ужасной.

— Я служу моей стране, вот и все, — сухо сказала она, жалея, что не заказала чего-нибудь покрепче, чем чай.

— Но ваша храбрость была должным образом вознаграждена, не так ли?

— Я делала это не ради наград.

— А ради чего? Что толкнуло вас, молодую аристократку, влезть в такое дерьмо, как война?

Макс сам не понимал, что заставило его грубить ей. Словно он сердился на эту молодую женщину, сидевшую перед ним со сжатыми коленями и прямой спиной, сердился за то, что она не осталась в стороне, в безопасности английской глубинки, в стенах фамильного замка, подальше от этого мрака, понять который разум любого нормального человека был не в состоянии.

Внезапно ощутив усталость, Линн вздохнула. Грубость Макса показалась ей наигранной, она была совершенно несвойственна такому человеку, как он. Но никто до него не задавал ей подобных вопросов. С тоской она подумала, что в будущем вряд ли кто-нибудь сможет до конца понять тот порыв, ту солидарность, охватившие Англию с первых дней войны. Некая упрямая сила руководила разделенными социальными границами людьми, пробуждала древнее чувство национальной гордости, безграничную храбрость, о чем гитлеровская Германия даже не задумывалась, когда развязывала войну. Впрочем, Макс фон Пассау, наверное, понимал это.

— Я просто хотела свободно дышать.

— Дышать в этом кошмаре? Рискуя жизнью?

— Да, дышать, — улыбнулась она. — Но к чему все эти вопросы, если вы сами поступили точно так же? И вам было гораздо труднее. Психологически. Вы знали, что нацисты вам этого не простят. Для них вы были врагом народа. Предателем.

Макс ограничился кивком, потом поднял стакан.

— Сколько раз вы были в оккупированной Франции? — настойчиво повторил он свой вопрос.

— Три.

Он удивленно вскинул брови.

— А как долго?

— Всего несколько месяцев.

— В Париже?

— Не только.

— Боялись?

— А вы как думаете?

— Вас арестовывали?

Она насмешливо посмотрела на него.

— Ну, знаете ли! Прямо настоящий допрос.

— В самом деле, что это я… Извините. Но вы такая… по-особенному красивая, мисс Николсон. У девушки с более простым лицом больше шансов проскочить незамеченной.

— Спасибо за комплимент, но руководство считало как раз наоборот. Симпатичные агенты производили бы впечатление на нацистов и меньше вызывали бы у них подозрений. Думали, что наши хорошие манеры и образование станут дополнительным преимуществом. Увы, в отношении некоторых моих подруг это преимуществом не стало.

Глубокая печаль легла на ее лицо. Ее руки сжали подлокотники кресла. Воспоминания с такой силой нахлынули на нее, будто это было вчера. Ее последнее задание. Тело радиста, изрешеченное пулями, молодая связная, которую гестаповцы волокли за волосы к черной машине. Тогда под угрозой провала оказалась вся четко налаженная конспиративная сеть. Линн спасло только чудо. По возвращении в Англию ее перевели на кабинетную работу. Теперь она должна была заниматься подготовкой агентов для работы в тылу противника, в то время как ей самой путь во Францию был заказан. Гестаповцы имели описание ее внешности и могли опознать ее. Скрепя сердце Линн пришлось подчиниться приказу.

Макс взял пустую чашку девушки и отлил половину виски из своего стакана.

— Выпьем за ваших храбрых товарищей и за моих друзей, которых тоже не воскресить. Но вы еще так молоды, Линн! Все осталось позади. Прошлое часто бывает опасным и может испортить будущее. Не попадайтесь в его ловушку. Я запрещаю вам это.

Поднимая чашку с виски в честь погибших героев и глядя в обеспокоенные глаза Макса, Линн подумала о том, что его слова предназначены не только для нее. Он имел в виду и себя, так как тоже очень боялся, что не сможет выбраться из той ловушки, о которой говорил Линн.

С трудом добежав до конца коридора, где была ванная комната, Ксения вырвала в раковину умывальника. Желудок сводило судорогами. Подняв глаза и увидев себя в зеркале, она едва узнала свое растерянное лицо. Она снимала комнату у немцев, как и многие ее коллеги офицеры. Старшая дочь семьи вынуждена была уступить ей свою комнату и никак не могла ей этого простить. Ксении совсем не нравилась эта худая, как палка, особь, с лицом, явно выражающим скуку по нацистскому прошлому, когда она вышагивала на парадах Лиги нацистских немецких девушек, размахивая флажками со свастикой, и мечтала выйти замуж за героического офицера вермахта. Чувство унижения из-за поражения и оккупации вызывало у нее приступы мелочной агрессии.