Книга Ковчег - Дэвид Мэйн

В глазах Сима слезы, он с трудом улыбается:

— Ты меня слишком высоко ценишь.

Ной быстрым шагом уходит прочь. В неводе бьется толстый серебристый карп. Сим берет рыбу за хвост и выбрасывает ее на берег, выгибающуюся и трепещущую.

* * *

Ной находит Хама в развалинах ковчега. Он рубит дерево на дрова. Рядом тем же занят Яфет. Подойдя ближе, Ной замечает, что, хотя Хам и обращается к брату: просит лом, дает совет, где лучше рубить, — тот в ответ только молчит.

— Господи! — вырывается у Хама.

Ной прочищает горло. Они поднимают головы.

— Привет, па.

Хам не произносит ни слова. Ной поворачивается к нему и полнозвучным голосом говорит слова, над которыми так долго думал. Подбородок не дрожит, рука крепко сжимает посох.

— Внемли мне Хам. Отныне и вовеки проклят будет сын твой Ханаан.

Хам бледнеет.

— Рабом он будет дядьям своим, братьям твоим, и сыновьям братьев твоих, двоюродным братьям своим.

— Рехнулся, что ли? — шипит Хам. — Был полоумный, а теперь совсем из ума выжил?

Яфету Ной говорит:

— Благословен ты, и сыновья твои, и сыновья сыновей твоих.

Яфет склоняет голову, словно он, а не Хам виновен в проступке.

Хам кипит от ярости:

— Да вы бы все погибли, если б не я!

— Мы бы все погибли, если б не Яхве, — резко отвечает Ной.

— Ну и идите куда подальше. В следующий раз, если что случится, на меня не рассчитывайте.

Ной с трудом сдерживает гнев. С Хамом всегда было трудно, но сейчас нельзя терять голову, иначе Хам не усвоит урок, который Ной хочет ему преподать.

— Судить может только Яхве.

Хам широко раскрывает глаза.

— Тебе не худо запомнить это самому, — рявкает он и выходит из развалин ковчега на солнечный свет.

Ной тяжело вздыхает. Кажется, Хам ничего не понял.

— Господи, дай мне терпения, — шепчет Ной.

За спиной покашливает Яфет:

— Па.

Ной не слышит. Он уходит прочь, глубоко погрузившись в мысли. Яфет медлит несколько мгновений, а потом возвращается к своей работе — рубит на дрова корабль, принесший их в эти земли.

Глава шестая
БЕРА

Похоже, едем мы в дождь. Льет уже несколько недель. Это не потоп, а так, морось, обрывающая жухлые листья с деревьев и пробирающая холодом до костей. Дети, к счастью, полны сил, невзирая на погоду. Но мы, старички, на сырость реагируем чутко, и меня, например, мало вдохновляет перспектива отправиться в путь незнамо куда по такой слякоти. Бог поможет, это я уже поняла. Но я бы не возражала подождать, пока Он (интересно, богохульство ли так думать?) не сделает так, чтобы стало посуше.

Хлопот полон рот. Мы берем по паре ослов и быков, лошадей и еще скота (из того, что я привезла из своего путешествия: меньше и послушней быков, но гораздо глупее). Шесть коз и ягнят и дюжину цыплят. Получается небольшой караван. И еще дети — их у нас теперь четверо. Сим займется большими животными, так что за маленьких — и двуногих, и четвероногих — отвечаю я. «Хорошо, что не надо опасаться разбойников», — думаю я, но когда вспоминаю, что случилось с разбойниками (равно как и со всеми остальными), мне становится стыдно.

Быки потянут груз. Все что нам нужно, мы либо возьмем с собой, либо найдем по дороге. Места мало, поэтому мы берем только самое необходимое: несколько отрезов шерсти и ткани, маленький ткацкий станок, который смастерил Сим, зерно для посевов, сушеные фрукты, мед, оливки, сыр. Для начала новой жизни негусто, но после десяти месяцев, проведенных на лодке, я уверена, что мы справимся.

Что нас ждет на юге? Илия утверждает, что за горами раскинулись плодородные равнины, а за ними — море. Откуда она это знает, ума не приложу. Она иногда уходит и где-то пропадает по полдня. Может, она забралась на какой-нибудь высокий холм и что-то разглядела вдали? Она утверждает, что дождь приходит с юга, а значит, где-то вдалеке много воды. Более того, она говорит, что большая часть туч проливается дождем, так и не добравшись до нас, а значит, там, куда мы идем, должно быть много рек и озер. Надеюсь, она права. Ход ее мыслей ставит меня в тупик, поэтому я предпочитаю держать язык за зубами.

Близняшки учатся говорить. Они уже давно издают всякие звуки, и некоторые им удается сложить в слова. Они называют меня мамой, а Сима папой. Когда муж впервые это услышал, он отвернулся, но я видела, как он был растроган. Сим не часто проявляет чувства, и это мне в нем нравится. Я такая же. Но он великодушный. Будет интересно смотреть, как он старится.

В другой раз мальчик начал лепетать: «Яхве! Яхве! Яхве!» Я глянула в спальный шатер и увидела, что он стоит на коленках и тычет рукой в Ноя. Старик выглядел полусонным и обиженным, за что я не могу его винить.

— Это дедушка, — поправила я ребенка, взяв его на руки. — Это не Яхве, глупыш, а дедушка.

— Яхве! Йоу-и-и! Йо-йо-йо!

Свекор сонно моргал глазами.

— Цыц, — сказала я.

Я понесла ребенка в другой шатер, якобы накормить, а на самом деле мне просто хотелось отсмеяться, но не при отце.

Сегодня я завязываю в узлы материю, которую мы берем с собой. Илия вяло вращает веретено, а Мирн чешет шерсть. Я себе уже выткала все что нужно, но не прочь протянуть руку помощи. Мне нравится ощущать нить кончиками пальцев, смотреть, как скользит челнок, а кусок ткани, становясь все больше и больше, приобретает фактуру и форму. Мирн ткет равнодушно, она отвлекается (в результате текстура ткани неравномерна: то там, то здесь дырки, словно выбитые зубы), а Илия вообще безнадежна. Больно смотреть, как она занимается делом, которое со всей очевидностью ненавидит. Мне жаль ее детей, большую часть детства им придется пробегать нагишом.

Дождь становится слабее, но не утихает. Сейчас холодно, а ночи длиннее. В здешних краях это считается зимой. Я произношу свои мысли вслух.

— У меня дома, — отвечает Илия, — ночам зимой не было конца. Солнце едва показывалось над горизонтом, а потом снова наступала ночь.

Мирн отрывается от работы и, выпучив глаза, как лягушка, смотрит на Илию:

— И чем же тогда люди занимаются? Вернее, занимались?

— Почти ничем, — пожимает Илия плечами. — Пили без конца и рассказывали бесконечные истории о сражениях и убийствах.

Я молчу, хотя у нас мужчины рассказывают то же самое. Вернее, рассказывали.

— Долгие месяцы, — продолжает Илия, — земля покрыта снегом — белым порошком, в который превращается вода, когда замерзает. В эту пору приходится несладко.

Я пытаюсь нарисовать в воображении картину превращения зеленого поля в белое, но у меня ничего не получается. Интересно, как бы это поле смотрелось при полной луне. Мирн даже рот открыла. Думаю, Илии нравится рассказывать такие байки нам, доверчивым южанам. У нас глаза лезут на лоб от удивления, а ей — веселье.